След в Истории
Гульельмо Ферреро.
Юлий Цезарь
<<
Последняя мечта Цезаря — завоевание Парфии
<<
Содержание
>>
Приложение I:
Война с гельветами и свевами>>
Иды марта
Инициатор заговора. — Кассий и Брут. — Мотивы заговора. — Политические идеи Цезаря, — Цезарь — великий разрушитель. — Заговор восьмидесяти. — Колебания Брута. — Иды марта. — Смерть Цезаря.
Кассий и начало заговора
Тогда один человек возымел идею, уже приходившую на ум Требонию: надо было убить Цезаря. Этим человеком был Кассий1, бывший квестором Красса во время парфянской войны, зять Сервилии, молодой человек, умный и честолюбивый, гордый, суровый и дерзкий, который, убивая Цезаря, не мог иметь иллюзии достигнуть лучшего положения, чем то, которое имел, получив его по милости диктатора. Он благоразумно открыл свой проект сперва нескольким друзьям, которых знал как противников Цезаря. Образовалась первая группа заговорщиков; начали взвешивать возможность и опасность предприятия и пришли к заключению, что в заговор надо вовлечь Брута, свояка Кассия2. Брут пользовался большим авторитетом во всех партиях и, будучи сыном Сервилии, казался почти родственником Цезаря. Когда узнают, что он также готов убить Цезаря, много колеблющихся и робких людей ободрятся.
Карьера Брута
Брут был одним из тех умных, гордых, честных и хороших, но слабых людей, которые встречаются так часто в старых аристократических фамилиях. Человек слабой воли и легко бравший за образец другого, он некоторое время был ростовщиком. В 49 году, когда высшие классы стояли на стороне Помпея, он примкнул к его партии. Потом он примирился с Цезарем и пользовался его дружбой. Он не был, однако, по своей природе склонным собирать миллионы или иметь большое честолюбие; это был скорее ученый строгих нравов, который в обыкновенное время был бы вельможей, страстно преданным науке, немного гордым и причудливым. Но в те необычайные времена удивление, которое народ имел к его характеру, породило в нем другую страсть — гордость верить в себя и встречать удивление, как если бы он действительно был героем с железной волей, образцом тех трудных добродетелей, которые вырабатываются только путем трудной работы над самим собой. Эта гордость, которую еще более возбудили занятия стоической философией, и его действительная слабость дают нам объяснение таинственного характера, занимавшего так много историков и моралистов. Верным средством сделать этого робкого и слабого человека способным на самые великие решения было убедить его, что если бы он действовал иначе, он потерял бы свою репутацию героя.
Вовлечение Брута в политику
Кассий, как умный человек, понимал это и сумел набросить свою сеть на слабую душу своего свояка. Он начал с того, что заставил Брута находить по утрам записки на его преторском трибунале или приказывал помещать их у подножия статуи первого Брута на Форуме. «О, если бы ты еще жил, Брут!» — говорили эти записки; или: «Ты спишь, Брут!»3. Иногда на улице Брут слышал, как сзади кричали: «Нам нужен Брут!»4. Не зная, откуда происходят эти записки, наивный ученый легко вообразил, что весь народ обращается к нему, как к непреклонному человеку, который один способен на такое ужасное действие. Он почувствовал себя польщенным в своей гордости, начал размышлять о поступках Цезаря и спрашивать себя, не следует ли ему действительно выполнить эту ужасную обязанность. Без сомнения, его нежная и робкая душа должна была сначала трепетать от ужаса, рассматривая опасность и жестокость преступления и доброту Цезаря к нему и его матери. Но раз появившаяся в его уме идея убийства мало-помалу овладела им. Он вспоминал о славе тех, кто убивал или изгонял тиранов в греческой или римской традиции. Он повторял себе тонкие аргументы древних философов, оправдывавших тираноубийство соображениями высшей морали. Как раз потому, что Цезарь был его благодетелем, он должен более решительно поразить его, принеся в жертву общественному долгу личное чувство, и подражать старшему Бруту, первому республиканскому консулу, для блага государства отрубившему головы своим сыновьям. Кассий, наконец, открылся ему и дал понять, что он не должен быть претором, подобным другим, что Рим ожидает от него необычайных вещей, что он один может быть главой такого великого предприятия5. К несчастью, Цезарь, слишком занятый тогда приготовлениями к парфянской войне, редко видал Брута. Кассий торжествовал: после согласия Брута идея заговора, родившаяся в группе родственников Сервилии, быстро распространилась в высших классах.
Быстрый рост заговора
Брут и Кассий легко нашли многочисленных заговорщиков в остатках партии Помпея, в правом крыле партии Цезаря и даже среди многих из его наиболее знаменитых генералов, напр. Кая Требония и Сервия Сульпиция Гальба. Почти все современные историки очень изумляются этой легкости и, полные справедливого удивления к великому человеку, направлявшему тогда все свои усилия на реорганизацию государства, очень сурово порицают слепое упрямство одних, измену других. Я, напротив, думаю, что их изумление было бы меньше и суждение было бы более умеренным, если бы они постарались отдать себе отчет в истинном положении дел, как могли видеть это положение его современники. Как бы ни был велик Цезарь, современники не могли, подобно слишком наивному потомству, видеть в нем героя и полубога, которому нужно было поклоняться, даже когда он ошибался или делал зло. Многих, конечно, побуждали принять участие в заговоре мелкие личные мотивы, но отдельные моменты каждого были вторичными побуждениями, а не самим поводом к заговору, который так же, как и дело Цезаря, не может быть оправдываем или обвиняем на основании простого разбора личных побуждений. Необходимо хорошо понять положение и его трагическую фатальность.
Гибкость гения
Цезарь был одним из самых великих исторических гениев; в одно и то же время ученый, художник и прекрасный практический деятель, он удивительным образом умел применять все свои способности ко всякого рода работе. Его возвышенное гармоническое воображение, его чудно ясный ум, его неутомимая энергия, его чудесная гибкость и его не знавшее усталости нервное упорство сделали бы из него во всякую эпоху великого человека. В наши дни он мог бы быть великим промышленным предпринимателем в Соединенных Штатах, великим пионером, исследующим земли и рудники Южной Африки, великим ученым и писателем в Европе. В Древнем Риме семейные традиции и его честолюбие толкнули его к политике, т. е. к занятию, наиболее опасному для гениального человека, ибо здесь наиболее часто вследствие непредвиденных обстоятельств результат не соответствует усилию. На поприще римской политики Цезарь мог сделаться великим полководцем, великим писателем, великой личностью, но не великим государственным человеком6.
Ошибки Цезаря
У него были три главные политические идеи: восстановление демократической партии в 59 году, смелое применение в крупных размерах политики Лукулла в 56 г. и возрождение римского мира путем завоевания Парфии после смерти Помпея. Но из этих идей две первые явились слишком поздно, а третья была невозможной. Это нам объясняет, почему первая окончилась демократической революцией консульства, вторая — катастрофой Красса при Каррах и кровавыми восстаниями в Галлии, а третья — убийством в мартовские иды. Было бы, однако, несправедливо приписывать эти неудачи ошибкам Цезаря. Он не был государственным человеком, потому что нельзя быть им в демократии, где человек, не желающий склоняться перед сумасбродством народа, порабощенного безумной страстью к власти, богатству и наслаждениям, мог жить в уединении и философствовать, но не вмешиваться в политику. Неумолимый рок господствовал над жизнью Цезаря: этим роком были события, принудившие его к демократической революции во время консульства; этим роком была затем необходимость спасаться самому, спасать свою партию и свое дело от последствий этой революции, толкнувшей его на самый безрассудный поступок его жизни — на присоединение Галлии. После этого присоединения ему уже нельзя было отступать назад: он должен был идти на кровавые репрессии, составляющие наиболее мрачную часть его истории. Междоусобная война была поэтому роковым результатом его галльской политики, и все его усилия воспрепятствовать ей были бесполезны. Успех Цезаря в этой войне превзошел его надежды, но в действительности он был слишком большим: после победы Цезарь вдруг оказался по внешности господином всего, но на деле был в самом затруднительном положении, колеблющимся между двумя невозможностями: невозможностью покинуть власть и невозможностью одному с несколькими друзьями управлять обширной Империей, находившейся в беспорядке. Он воображал выйти из этого положения завоеванием Парфии. Это великое предприятие, по его мнению, должно было стать зарей новой истории Рима, но на расстоянии стольких столетий и с большим знанием истории мы можем видеть, что он был жертвой вполне естественной, но все же химерической иллюзии.
Цезарь — великий разрушитель
Историческая роль Цезаря не была ролью великого государственного человека, призванного внести порядок в хаос эпохи. Это была роль великого человека действия, предназначенного олицетворять и привести в движение в борьбе с традициями старого земледельческого общества все революционные силы торговой эпохи: религиозное неверие, моральной индифферентизм, отсутствие семейного чувства, политический оппортунизм и недисциплинированность, презрение к традициям, восточную роскошь, хищный милитаризм, спекуляцию, подкуп, демократический дух, умственную утонченность, первое смягчение варварской жестокости, страсть к искусству и знанию. Я не думаю, чтобы можно было понять Цезаря, если не признать, что его роль, подобно роли Помпея, Красса и всех их, имевших успех современников, была в особенности ролью разрушителя; что эта роль была им всем назначена эпохой, главной задачей которой было положить конец той дезорганизации и разрушению старого мира, которые сделали возможным новое устройство Империи. Это поколение подготовило трансформацию древнего мира в великое единство Империи, ибо своей борьбой и усвоением новых нравов оно ускорило в Италии падение старого латинского общества, а в провинциях своими войнами и грабежами вызвало разрушение древних политических и социальных организаций, очистив таким образом почву для принятия нового единого строя. Цезарь был великим человеком этого ужасного исторического момента. Я иду даже далее; я утверждаю, что если Цезарь более всех своих современников содействовал возрождению древнего мира, то лишь потому, что разрушил более всех прочих и менее других пострадал в этой ужасной политике, уничтожившей столько выдающихся людей. Своей галльской войной он закончил паление старого кельтского мира, мучившегося в агонии уже целое столетие и загораживавшего греко-латинской цивилизации дорогу на европейский материк, где она должна была почерпнуть силы для своего чудесного возрождения. Политической борьбой своей юности и гражданской войной он двинул к разрешению кризис старых латинских учреждений, тянувшийся также столетие и наполнявшим беспорядком Италию и Империю.
Чем мог быть Цезарь
В своей роли гигантского разрушителя он заставляет нас удивляться себе, ибо она требовала почти сверхчеловеческого ума и энергии. Мы, правда, находим его в конце жизни занятым реорганизацией мира, увеличению беспорядка в котором он столько содействовал, постройкой на том поле, которое он сам со своими современниками усеял столькими развалинами. Но было два условия, необходимых для того, чтобы он мог выполнить этот план реорганизации: первое, чтобы Цезарь имел достаточно гибкости и энергии приспособиться к этой совершенно новой политике; а второе, чтобы разрушительные силы, действовавшие в течение столетия в италийском обществе, истощились вместе с междоусобной войной. Даже допуская, что Цезарь имел в своем гении достаточно гибкости, чтобы из великого агитатора и разрушителя сделаться реорганизатором Империи, все же история последующих двадцати пяти лет показывает нам, что разрушительные силы Империи были еще далеки от истощения. Они были еще настолько крепки, что готовились произвести один из самых ужасных кризисов в истории мира.
Цель заговора
Знаменателен самый факт, что Цезарю не удалось уничтожить раздор, разрывавший его партию. Каким же образом он мог властвовать над ужасным антагонизмом, разделявшим тогда все общество? Неудивительно, что Цезарь, который не мог предвидеть будущее, не отдавал себе отчета в трудности положения и обольщался возможностью после завоевания Парфии стать господином и реорганизатором Республики. Но мы, которые можем лучше судить об этом положении благодаря знанию последующих событий, мы не можем более рассматривать заговор, жертвой которого пал Цезарь, как простую несчастную случайность, обязанную своим возникновением глупости и злобе нескольких людей. Этот заговор был первым выражением очень важного движения и должен рассматриваться как союз остатков консервативной партии и правого крыла цезарианцев с целью воспрепятствовать экспедиции против Парфии. Противники Цезаря не столько заботились о настоящем положении, сколько о том, которое возникло бы, если бы Цезарь вернулся с Востока победителем. Все заявления и опровержения Цезаря не могли их уверить, что по своем возвращении он не учредит настоящую монархию; и в качестве представителей старой латинской консервативной республики защитники интересов зажиточных классов соединились против азиатской и революционной монархии, которую Цезарь угрожал принести с Востока в складках своих победоносных знамен.
Восемьдесят заговорщиков
Заговор действительно имел столь большой успех, что к первому марта в него вступили, по одним свидетельствам, шестьдесят сенаторов, а по другим — восемьдесят. Одним из последних был Децим Брут, любимый друг Цезаря, вернувшийся в Рим из Галлии в конце февраля. Цицерон, напротив, ни о чем не был осведомлен, потому что не хотели подвергать такому большому риску великого писателя, вызывавшего всеобщее уважение. Можно удивляться большому числу заговорщиков, когда подумаешь, что во всяком заговоре опасность от нескромности возрастает с числом участников. Основанием для такого большого числа была, конечно, уверенность заговорщиков в верности Цезарю армии и простого народа, воодушевление которого возрастало со дня на день. Заговорщики думали, что Цезарю следует погибнуть под ударами не нескольких личных врагов, но почти всего Сената в целом его составе для того, чтобы коалиция из помпеянцев и умеренных цезарианцев могла после его смерти устрашить легионы, народ и провинции. Это объясняет, может быть, почему после долгих споров решили не убивать одновременно с Цезарем и Антония. Последнего спасла не совестливость Брута, желавшего избегнуть лишнего пролития крови, но соображение, что смерть обоих консулов воспрепятствует немедленной реставрации древней конституции7, и надежда, что Антоний, перешедший недавно на сторону тирании, немедленно после смерти Цезаря вернется к своим старым друзьям.
Выработка деталей
Выбор места для убийства и способ его выполнения ясно показывают, что именно таково было намерение заговорщиков. Вопрос был важен: во время посещений, которые заговорщики, чтобы не возбуждать подозрений, делали друг другу, никогда не собираясь все вместе8, обсуждали разные планы9. Но время шло, и нужно было спешить, потому что Цезарь готовился выехать в Парфию и его ветераны, хотевшие составить его почетный конвой при выезде из Рима, уже съезжались со всех концов Италии и останавливались в храмах10. Делали различные предложения, но ни одно не нравилось. Споры раздражали заговорщиков, многие из которых уже раскаивались и начинали обнаруживать страх. Был даже момент смятения и нерешительности, которым робкие хотели воспользоваться, чтобы оставить предприятие11. Но события, сила вещей и уже обнаруживавшаяся опасность скоро укрепили колеблющиеся умы. Цезарь нагромождал узурпацию на узурпацию; он дошел до того, что заставил Сенат утвердить закон, по которому до его отъезда магистраты были бы выбраны на три года — вероятная продолжительность его отсутствия. Гиртий и Панса в первых числах марта были назначены консулами на 43 год, и одновременно с ними были назначены трибуны. Распространялся также слух, что, по словам сивиллиных оракулов, парфяне могут быть побеждены только царем и что консул 65 года, Луций Аврелий Котта, в заговоре против которого Цезарь участвовал в 66 году, предложит провозгласить его царем всей Римской империи, исключая Италию12. Когда, наконец, узнали, что Цезарь хочет созвать Сенат 15 марта в курии Помпея, чтобы решить в числе других вопросов и вопрос о консульстве Долабеллы, а затем 17 числа уехать, все решили, что это прекрасный случай. Цезарь, убитый в Сенате коалицией из восьмидесяти влиятельных сенаторов, представился бы, подобно Ромулу, казненным самим Римом13.
Вторая неделя марта
Откладывать далее было невозможно. Нужно было во что бы то ни стало убить Цезаря в мартовские иды. Последние дни перед заседанием протекали один за другим со страшной медлительностью. При каждом заходе солнца в восьмидесяти из самых богатых домов Рима люди, так часто видавшие смерть лицом к лицу, измученные беспокойством, удалялись в свои спальни, спрашивая себя, не выдал ли кто-нибудь их тайну и не прикажет ли Цезарь убить их всех этой ночью. А с зарей они снова принимались за свои утомительные взаимные визиты, избегая на улицах любопытных взглядов прохожих, принимая безразличный вид лиц, делающих церемониальные посещения, наблюдая даже дома, чтобы не сказать ничего, что было бы услышано нескромными рабами. Особенно страдал от этих беспокойств и колебаний Брут. Если по внешности у него на лице было спокойствие, то дома он погружался в долгое и печальное молчание; его сон был беспокоен и прерывался вздохами, причину которых Порция не могла открыть. Робость, признательность и любовь выдерживали в нем сильную борьбу с его гордым упрямством выказать себя героем14. Однако дни проходили; Рим оставался спокоен; тайна хорошо сохранялась15: ни Цезарь, ни его свита, по-видимому, ничего не подозревали. Одна Порция путем настойчивых вопросов узнала, наконец, от своего мужа страшную тайну. Мало-помалу на тайных собраниях пришли к соглашению относительно всех подробностей убийства: заговорщики будут иметь под тогами кинжалы; Требоний удержит Антония на улице, заговорив с ним; Децим Брут поместит в находившемся возле Курии театре Помпея нанятых им для игр гладиаторов, которые в случае нужды защитят заговорщиков. Как только Цезарь будет убит, Брут произнесет речь в Сенате, объясняя мотивы убийства, и предложит восстановление Республики. Наступило утро 14 марта; день казался очень долгим, но протек без всякого происшествия. Цезарь обедал у Лепида и должен был возвратиться поздно, что указывало на полное отсутствие у него страха. Сколько взоров должны были в ту ночь наблюдать небо, чтобы видеть, не померкнут ли звезды и встанет ли солнце, которое должно было увидать пролитие крови Цезаря и восстановление Республики! Цезарь один, поздно вернувшись домой, спал, ни о чем не думая, беспокойным сном усталого и больного человека.
Утро 15 марта
Заря 15 марта, наконец, взошла. Заговорщики рано собрались к портику Помпея по соседству с местом, где теперь находится Campo dei Fiori. Брут, бывший претором, вошел на трибунал и, подавляя свое волнение, спокойно начал слушать жалобы лиц, явившихся с процессами. Другие заговорщики, ожидая открытия заседания, беседовали друг с другом под портиком, болтая со своими товарищами и стараясь сохранить спокойствие16. В театре Помпея начался спектакль, и на улицах было обычное движение. Цезарь должен был прийти с минуты на минуту.
Замедление Цезаря
Но Цезарь медлил, задержанный, по-видимому, нездоровьем, едва не заставившим его отменить заседание. Уже встревоженные заговорщики стали чувствовать страх и дрожать при малейшем шуме. Один друг приблизился к Каске, одному из заговорщиков, и сказал ему смеясь: «Ты кое-что скрываешь, но Брут мне сказал все». Испуганный Каска хотел уже все открыть, когда тот, продолжая, дал ему понять, что намекает на близкую кандидатуру Каски в эдилы. Сенатор Попилий Лена, приблизившись к Бруту и Кассию, сказал им на ухо: «Вы можете иметь успех, но спешите»17. А Цезарь не приходил; солнце стояло уже высоко над горизонтом; было около десяти часов утра18; заговорщики начали терять терпение; ожидание утомило их, и они стали думать об измене. Кассий, наконец, решился послать Децима Брута к Цезарю, чтобы посмотреть, что там происходит, и привести его в курию. Децим пошел по узким улицам Марсова поля, быстро поднялся на Форум и вошел в domus publica, где жил Цезарь в качестве великого понтифика. Он нашел его твердо решившим отложить заседание вследствие чувствуемого нездоровья. Побуждаемый опасностью, Децим возымел дерзость увлечь на смерть дружескими словами человека, который ему доверялся и который на его просьбу прийти последовал за ним с закрытыми глазами19.
Убийство Цезаря
Носилки Цезаря, наконец, появились. Диктатор спустился к курии; и заговорщики, уже собравшиеся в зале, видели издали, как к нему приблизился Попилий Лена и долго тихо говорил с ним. Это был ужасный момент для Брута и Кассия. Что, если он им изменяет? Кассий был готов потерять голову, но Брут, более спокойный, имел мужество смотреть в этот момент в лицо Цезаря: это худое, суровое лицо, утомленное столькими заботами, было спокойно, как лицо человека, слушающего интересную вещь, особенно для того, кто говорил. Брут сделал Кассию знак успокоиться20. Но была еще пауза: Цезарь оставался некоторое время вне курии, чтобы совершить жертвоприношения, предписываемые государственным ритуалом. Наконец, Цезарь вошел и занял свое место, в то время как Требоний удерживал снаружи Антония, завязав с ним разговор. Туллий Кимвр приблизился к диктатору с просьбой о возвращении из изгнания одного из своих братьев; другие заговорщики сгруппировались вокруг него, как бы для того, чтобы присоединить свои мольбы к просьбам Кимвра. Цезарь, чувствуя вокруг себя слишком много людей, встал и сделал им знак отодвинуться. Тогда Туллий схватил его за тогу, соскользнувшую с его плеч и открывшую его бюст, покрытый одной легкой туникой. Это было сигналом: Каска нанес первый удар, но в своей поспешности поразил его в плечо. Цезарь с криком схватился для защиты за металлическую палочку для письма. Каска в испуге позвал на помощь своего брата, который вонзил свой кинжал в бок Цезаря. Кассий поразил его в лицо, Децим в пах. Скоро все заговорщики оказались на нем, в тесноте поражая друг друга, в то время как сенаторы, после мгновенного оцепенения, с криком спасались, охваченные внезапным ужасом, толкая один другого и падая на землю. Все, даже Антоний, бросились спасаться. Только двое из друзей Цезаря устремились к нему на помощь. Но это было бесполезно: отбиваясь, Цезарь дошел до подножия статуи Помпея и там упал в луже крови21.
Паника и молчание
Брут хотел тогда произнести приготовленную речь, но курия была пуста. Заговорщики не думали, что ребяческая паника расстроит их проект немедленного восстановления Республики, так хорошо задуманный. Что должно было делать? В том возбуждении и беспорядке, в каком они находились, они, после короткого совещания, в страхе перед ветеранами и простым народом решили призвать гладиаторов Децима Брута, отправиться с ними на Капитолий, где можно было укрепиться и совещаться более спокойно. Действительно, они вышли, обернув тоги вокруг своей левой руки в виде щита и потрясая правой рукой окровавленными кинжалами, неся на конце палки остроконечную шапку, символ свободы, и взывая к свободе, Республике и Цицерону, философу республиканизма. Но везде на улицах они находили полный беспорядок22. Под портиками и на соседних улицах все были испуганы, внезапно увидав убегающих с криком сенаторов и сбегающихся с оружием в руках гладиаторов. Тревога распространилась в одно мгновение; началось повальное бегство. Крики были услышаны в театре Помпея, и испуганная публика также бежала в беспорядке, в то время как воры завладели корзинками и повозками разносчиков, бывших вокруг театра23. Все искали убежища в домах и в лавках, поспешно закрываемых их владельцами. Внезапное появление банды вооруженных людей, покрытых кровью, увеличивало беспорядок на тех улицах, по которым они пробегали. Напрасно они, особенно Брут, кричали и делали жесты, чтобы успокоить толпу24. Никто их не слушал и не останавливался. Известие распространилось с быстротой молнии до самых отдаленных кварталов Рима, и повсюду испуганный народ заперся в домах. Антоний также не замедлил запереться, в то время как заговорщики искали убежища на Капитолии. Скоро улицы были пусты, и весь Рим погрузился в мрачное молчание. Люди боялись друг друга.
Спасение Парфии
Парфия была спасена. Великий разрушитель был уничтожен в тот момент, когда он был готов привести в исполнение свой грандиозный проект завоевания Парфянской империи и толкнуть Рим по дороге, проложенной Александром Великим. Этот проект поглощал всю его деятельность в последнее время его существования, в то время когда слухи об его честолюбивых монархических замыслах были, вероятно, еще только вымыслом или по крайней мере преждевременным преувеличением его противников. Никто не знал, что сделал бы он после своего возвращения, если бы вернулся, одержав победу, и, быть может, этого не знал и он сам, несравненный оппортунист, который, попав в период чрезвычайной смуты, умел в течение тридцати лет приспосабливаться к самым различным положениям. Всегда занятый задачей данного момента, он думал тогда только о том, чтобы воспользоваться диктатурой, приобретенной в гражданской войне, с целью сделаться вторым Александром и найти в Парфии средства для реорганизации Империи.
Последний из гигантов
Но несравненный оппортунист на этот раз обманулся. Цезарь, сам того не зная, своим завоеванием Галлии, которому он придавал так мало значения, уже содействовал более всех своих современников тому будущему возрождению древнего мира, которого он ожидал от парфянской войны. Но для того, чтобы это возрождение могло совершиться, нужно было не великое внешнее предприятие, а большой внутренний кризис, в котором могли бы истощиться до конца разрушительные силы, действовавшие уже целое столетие. И этот кризис, может быть, самый ужасный во всей древней истории, уже начинался в тот момент, когда Цезарь с пронзенной грудью падал под ударами своих прежних друзей и товарищей у подножия статуи Помпея.
Примечания
1. Утверждение Диона, XLIV, 13, что инициатором заговора был Брут, помимо психологического невероятия, противоречит утверждению всех историков, в том числе Плутарха, Brut., 8.
2. Plut., Brut., 10.
3. Plut., Brut., 9; Plut., Caes., 62; App., B. C. 11, 112. Мне кажется вероятным, вопреки словам Плутарха, что Кассий и его друзья были авторами этих записок. См. App., B. C. 11, 113.
4. Dio, XLIV, 12.
5. App., B. C. 11, 113.
6. Это мнение совершенно противоположно мнению Моммзена, R. G., III, 464: «Цезарь был, конечно, великим оратором, великим писателем и великим полководцем, но именно потому, что он был совершенным государственным человеком». Paolo Orano в своем этюде Il problema del Crestianesimo, Roma, 1901, где под малоразвитой формой находятся тонкие замечания о римском мире, справедливо говорит (стр. 84), что «личные причины, создавшие величие Цезаря, являются причинами необходимыми». Но он ошибается, по моему мнению, считая, что он был «тонкий политик, удивительный оппортунист».
7. О конституционных затруднениях, происходивших от отсутствия консулов, см. Cicero ad Fam., XI, 10, 2.
8. Nicol. Damasc., 23; Sueton., Caes., 80.
9. Nicol. Damasc., 24.
10. App., B. C. II, 200.
11. Dio, XLIV, 15.
12. Sueton., Caes., 79.
13. App., B. C., II, 114.
14. Plut., Brut., 13.
15. Я думаю, что в рассказах древних о данных Цезарю предупреждениях много вымыслов. Если бы заговор был так хорошо известен, то он дошел бы до сведения Антония, Лепида и других верных друзей, и этого было бы достаточно. Не было необходимости в предупреждении самого Цезаря. Возможно, что в эти дни он получал вымышленные предупреждения о заговоре, как получал их уже давно и как получают их всегда все главы правительств. Единственное вероятное свидетельство об открытии тайны, по моему мнению, это показание Попилия Лены: Plut., Brut., 15. Если обратим внимание, что заговорщики все были сенаторы и аристократы, то не будем более удивляться, что их тайна так хорошо охранялась.
16. Plut., Brut., 14.
17. Plut., Brut., 15; App., B. C., II, 115.
18. Columba, Il marso del 44 a Roma, Palermo, 1896, стр. 40.
19. Plut., Caes., 64; Dio, XLIV, 18.
20. Plut., Brut., 16.
21. Plut., Caes., 66-67; Brut., 17-18; Dio, XLIV, 19-20; App., B. C. 11, 17; Nicol. Damasc., 24-25. Я передаю здесь подробности только начала убийства, потому что они одни только вероятны. Действительно, заговорщики могли запомнить лишь первые минуты суматохи, потом же, вероятно, никто ничего не помнил. Слова Цезаря к Бруту и жест, который он сделал, закрывшись своей тогой, конечно, басня. Как он мог закрыться тогой, когда все были на нем и поражали его? Что касается обращения к Бруту (tu quoque Brute fili mil), то это сентиментальный отрывок из фантастической легенды, сделавшей Брута сыном Цезаря.
22. App., B. C., 11, 119; Nicol. Damasc., 25.
23. App., B. C., 11, 118; Nicol. Damasc., 25.
24. Dio, XLIV, 20; Nicol. Damasc., 25. Мне кажется, не прав Groebe (Append ad Drumann, G. R., I2, 407 сл.), предполагающий, что Брут в этот самый момент держал первую речь к народу на Форуме. Писатели, особенно Николай Дамасский и Дион Кассий, описавшие это волнение с большой ясностью, говорят только об увещаниях к спокойствию, сделанных Брутом и другими при помощи жестов и нескольких слов, как и естественно в такой суматохе.
<<
Последняя мечта Цезаря — завоевание Парфии
<<
Содержание
>>
Приложение I:
Война с гельветами и свевами>>