След в Истории
Гульельмо Ферреро.
Юлий Цезарь
<<
Иды марта
<<
Содержание
>>
Приложение II:
Словарь>>
Приложение I:
Война с гельветами и свевами
I
Рассказ о первом годе проконсульства Цезаря (первая глава второго тома) настолько отличается от традиции, что мне казалось необходимым оправдать его подробным критическим разбором источников. Мы касаемся здесь одного из самых темных и важных пунктов в истории Рима. Дело идет о том, почему Цезарь завоевал Галлию.
Мы знаем точно, что только с 61 года, т. е. за три года до проконсульства Цезаря, римский Сенат начал заниматься галльскими делами. Его внимание было возбуждено происшествиями, которые, к счастью, мы можем точно определить, сближая факты, связи между которыми до сих пор не замечали. Цезарь говорит нам (B. G., 1, 31), что вождь эдуев Дивитиак был отправлен послом в Рим; а Цицерон передает (De divin., 1, 41, 90), что Дивитиак был друидом и его гостем в Риме. Следовательно, очень вероятно, что Дивитиак воспользовался гостеприимством Цицерона, когда явился в Рим с посольством, о котором говорит Цезарь. Но когда и для чего Дивитиак был послан в Рим сенатом эдуев? Хотя ни Цезарь, ни Цицерон не дают нам никаких хронологических указаний, первый все же косвенно помогает нам определить время посольства, говоря (B. G., 1, 35), что в 61 году (M. Messala, M. Pisone consulibus) Сенат издал декрет, который, подтверждая еще раз за эдуями титул друзей и союзников римского народа, рекомендует правителю Нарбоннской Галлии защищать их. Не приезжал ли Дивитиак в Рим, чтобы добиться этого декрета? Предположение кажется мне очень вероятным. Дивитиак был, судя по «Комментариям», вождем романофильской партии эдуев; естественно, что правительство эдуев воспользовалось им для ведения переговоров в Риме. Что касается оснований, побуждавших эдуев просить помощи у Рима, то Цезарь (B. G. 1, 31) косвенно опять дает нам их понять с достаточной ясностью: эдуи хотели получить помощь Рима в своей войне с царем свевов Ариовистом.
Следовательно, вполне вероятно, что в 62 или 61 году Дивитиак явился в Рим, изложил сенаторам печальное положение Галлии, объяснил им «германскую опасность», угрожавшую с возрастанием могущества Ариовиста, и возвратился в Галлию, получив от Сената декрет, о котором говорит Цезарь. Этот декрет уполномочивал эдуев хлопотать у правителей Нарбоннской и Цизальпинской Галлии, чтобы получить помощь их легионов против Ариовиста. Но в следующем 60 году дело приняло исключительное положение: Ариовист начал в Риме переговоры, чтобы, в свою очередь, был объявленным, подобно его врагам эдуям, другом и союзником Рима. Плиний (H. N., II, 67, 170) косвенно указывает нам на этот факт, рассказывая, что Ариовист сделал значительные подарки Металлу, одному из консулов 60 года. Так как мы знаем, что в следующем 59 году Цезарь в качестве консула предоставил царю свевов желанный титул, то мы можем думать, что подарки, сделанные Металлу, должны были подготовить почву для переговоров. Факт очень странный. Конечно, внешняя политика Рима, отданная некомпетентным котериям Сената, честолюбию, злобе и интригам партий и необдуманным голосованиям комиций, была в эту эпоху очень противоречивой: но как велики ни были ее непоследовательность и легкомыслие, отказываешься верить, чтобы дошли до объявления друзьями и союзниками Рима двух врагов, находившихся в открытой войне. По крайней мере, если не хотят предположить, что все в Риме сошли с ума, этот двойной союз с эдуями и свевами был бы непонятен, если бы какое-нибудь событие не произвело изменения в положении Галлии и не убедило римлян, что сближение между Ариовистом и эдуями возможно и полезно. Мы можем, следовательно, утверждать, не боясь ошибиться, что в течение 61 года в Галлии произошла какая-то важная перемена, так что общее положение могло совершенно измениться. Действительно, в первых главах «Комментариев» Цезарь рассказывает нам, что в 61 году один из самых варварских и воинственных галльских народов, гельветы, позволили одному из своих вождей, Оргеторигу, убедить себя вторгнуться в Галлию и завоевать ее. Со своей стороны Цицерон в письме к Аттику от 15 марта 60 года передает нам, что в начале этого года в Риме уже живо интересовались этими проектами гельветов, и прибавляет новые детали об их движении: «Боятся войны в Галлии. Достоверно известно, что гельветы взялись за оружие и делают вторжение в Провинцию. Сенат решил, чтобы консулы бросили жребий об обеих Галлиях, произвели набор, приостановили роспуск солдат и отправили послов к галльским народам с целью отвлечь их от гельветов» (Cicero, I, 19, 1). Цицерон, по-видимому, страшился коалиции галльских народов вокруг гельветов, и эта несколько отличная версия не противоречит, но дополняет версию Цезаря. Гельветы хотели, прежде чем вторгнуться в Галлию, найти помощь и союзников в стране для основания под своей военной гегемонией великой Галльской империи. Не объясняет ли эта эмиграция гельветов коренного изменения положения, о котором мы говорили? Кажется, что ответ не может быть сомнительным. Предположенное гельветами вторжение должно было страшить как эдуев и Ариовиста, так и римлян. Если эдуи, ослабевшие в своей взаимной борьбе, рисковали быть уничтоженными гельветской коалицией, то римляне еще очень живо помнили страшное вторжение кимвров и тевтонов, в котором участвовали и гельветы. Не попытаются ли они повторить его, оказавшись во главе Галлии. Следовательно, римляне, свевы и эдуи имели выгоду соединиться против общего врага.
До сих пор все кажется ясным. Хотя мало склонные к занятию галльскими делами римские политики должны были наконец признаться, что вторжение гельветов вынуждает их принять оборонительные меры. Сенат думал предупредить случайности положения при помощи декрета, о котором говорит в своем письме Цицерон; другие, как Метелл и Цезарь, готовы были дополнить эти меры союзом Ариовиста с Римом, при котором последний должен был выступить примирителем между свевами и эдуями. В общем, угроза гелъветов заставила союз Рима и эдуев против Ариовиста потерять свой наступательный характер. Первые шаги этой политики, относящиеся уже к 60 году, делаются, таким образом, очень ясными.
При пробуждении общественного мнения господствующий империалистический дух дал совершенно иной оборот этой чисто оборонительной политике, которой предполагал следователь Сенат. Котерия политиков решила использовать ее для возбуждения большой войны, которая стала бы источником богатства и славы, подобно восточным войнам Лукулла и Помпея. Политическая борьба, разразившаяся в Риме с возвращением Помпея, без сомнения, помогла толкнуть в этот момент умы на Запад, к Галлии.
Замедление утверждения актов Помпея ставило под сомнение все положение дел на Востоке; созданные Помпеем цари не знали, действительно ли они цари; новая Сирийская провинция не знала, какова будет ее окончательная судьба. А пока все эти вопросы не были разрешены, Восток был закрыт для всякого нового предприятия. Возможно ли, напр., было думать о завоевании Парфии, когда не было закончено завоевание Сирии? Империалисты той эпохи были принуждены не пренебрегать никаким удобным случаем к войне и завоеванию, даже если бы он представлялся в столь варварской стране, как Галлия. Цицерон в другом письме к Аттику (1, 20, 5) открывает нам имя человека, который первым возымел идею воспользоваться вторжением гельветов для войны в Галлии. Любопытно, что это был не Цезарь, впрочем, находившийся тогда в Испании в качестве пропретора, а консул Квинт Метелл Целер, муж пресловутой Клодии, правнук Метелла Македонского. Цицерон пишет Аттику (l. c.): «Твой друг Метелл превосходный консул. Я сожалею только, что он выказывает такое недовольство, когда известия из Галлии позволяют надеяться на сохранение мира. Право, он имеет слишком большую жажду к триумфу». Эти строки открывают нам, что уже в 60 году в Риме была партия, желавшая воспользоваться эмиграцией гельветов для ведения в Галлии той же самой воинственной политики, которая так хорошо удалась на Востоке, и что более благоразумные люди не одобряли этих проектов. Метелл, уже получивший в качестве провинции Цизальпинскую Галлию, был во главе партии войны; Цицерон, напротив, был в числе друзей мира.
Все, следовательно, заставляет думать, что римские легионы должны были атаковать гельветов весной 59 года. Но неожиданное событие спутало все расчеты римских политиков. В начале 50 (опечатка? 59) года Метелл умер так внезапно и таинственно, что обвиняли его жену в его отравлении. Тотчас же Цезарь, бывший консулом и старавшийся приготовить себе выгодную провинцию, подхватил его мысль и его роль и заставил Ватиния предложить комициям закон, который давал ему Цизальпинскую Галлию на пять лет, начиная с дня голосования, происходившего, по-видимому, 1 марта. Все его поступки до момента отъезда в Галлию в марте 58 года очень хорошо объясняются предположением, что он имел о галльских делах представления, распространенные в римском политическом мире, и те же планы, как его предшественник. Если он, как и все в Риме, опасался, что гельветы могут вторгнуться в Провинцию или Галлию теперь или потом, то понятно, почему он заставил комиции сейчас же, еще во время своего консульства, утвердить за ним командование легионами. Если он хотел так же, как Метелл, или еще более воспользоваться вероятной войной против гельветов, чтобы приобрести деньги и славу в каком-нибудь грандиозном предприятии, то естественно, что он добился предоставления Ариовисту титула друга и союзника римского народа с целью воспрепятствовать союзу между и так уже страшными гельветами и могущественным царем свевов. Гельветы не выходили из своих гор весь 59 год, и Цезарь, вовлеченный в Риме в очень горячую политическую борьбу, не мог ими заниматься. Но когда в начале весны 58 года он узнал, что гельветы готовятся выступить, он поспешил выехать из Рима. Это вполне естественно. Если великое вторжение в Галлию должно было начаться, то его прямой обязанностью было принять все необходимые предосторожности для защиты Провинции, а при удобном случае и для защиты эдуев, как приказывал декрет Сената.
II
Теперь мы дошли до момента, с которого начинается рассказ «Комментариев». До сих пор мы довольно легко могли объяснить ход событий. Все казалось ясным. Гельветы своим проектом основания великой Галльской империи принудили Сенат принять оборонительные меры; и эти оборонительные меры превратились в план наступательной политики под влиянием господствовавшего тогда стремления к расширению владений и под действием выгод, связанных с завоевательной политикой. Если результаты наших изысканий были до сих пор так удовлетворительны, хотя мы имеем только отрывочные и немногочисленные известия, мы должны были бы ожидать облегчения своей задачи, когда будем пользоваться «Комментариями», историей войны, написанной самим завоевателем. Но нас ожидает полное разочарование. Первая книга «Комментариев» ставит под вопрос все, что мы до сих пор считали достоверно установленным или очень вероятным, потому что она разрушает основу всего нашего объяснения. Действительно, она нам показывает, что гельветы вовсе не хотели основывать великой Галльской империи и что вовсе не существовало «гельветской опасности». Просмотрим бегло этот рассказ.
После своего знаменитого географического и этнологического очерка Галлии Цезарь посвящает четыре главы (от 3-й до 6-й) гельветскому движению. Но если внимательно прочитать его объяснения, то с изумлением заметим, что они очень неясны, неточны, смутны и содержат слишком серьезные противоречия. Цезарь начинает с рассказа о том, как один из гельветских вождей, Оргеториг, убедил знать и народ вторгнуться в Галлию и завоевать ее; и как гельветы позволили себя убедить, потому что не хотели более жить в стране, отовсюду окруженной горами, откуда они не могли легко выходить для нападения на соседние народы для удовлетворения своего воинственного характера. Цезарь, действительно, в предшествующей главе говорит, что гельветы были всегда готовы к наступательной или оборонительной войне со своими соседями, особенно с германцами. А это позволило бы нам заключить, что и в своей прежней родине у них не было недостатка в удобных поводах к войне. Противоречие, впрочем, не важное; даже не допуская, чтобы гельветы были охвачены этой манией войны, о какой говорит Цезарь, можно понять, что их вожди возымели мысль вторгнуться в Галлию и решили, как говорит Цезарь несколькими строками выше, заключить союзы с соседними народами, поручив это дело Оргеторигу; Цезарь, следовательно, подтверждает нам то, что заставил нас подозревать Цицерон, т. е. что гельветы хотели для исполнения своих проектов стать во главе коалиции из галльских народов. Но относительно этой коалиции у Цезаря, писавшего историю завоевания Галлии, можно было бы ожидать более подробных объяснений, чем те, которые доставил Цицерон, говоря о ней в конфиденциальном письме к своему другу Аттику. Напротив, Цезарь не останавливается много на вопросе, который, однако, был таким важным: он спешит рассказать нам (I, 3), что Оргеториг при переговорах изменил делу знати и народа. Вместо того, чтобы заключить союз между тремя народами, он убедил вождя секванов Кастика и вождя эдуев Думнорига овладеть верховной властью у своих народов, обещая прийти к ним на помощь со своими гельветами; после этого, стоя во главе трех самых могущественных народов Галлии, они овладели бы и всей Галлией.
Рассказ этот очень неясен. Особенно таинственна роль Оргеторига! Он мог предложить Кастику и Думноригу помочь им ниспровергнуть законное правительство их страны suis copiis suoque exerciyu: но как он мог надеяться предоставить в распоряжение своих друзей силы гельветов? Рассчитывал ли он также произвести государственный переворот у себя на родине? Цезарь действительно говорит, что Оргеториг «suae civitatis imperium optenturus esset» — «он готовился овладеть верховною властью в своем государстве»; фраза, правда, очень неопределенная, но, кажется, намекающая на проект государственного переворота. Он рассказывает затем, что, когда интриги Оргеторига были открыты, могущественный гельветский вождь сделался предметом судебного преследования и что он умер таинственным образом до решения своего процесса. Но не удивительно ли, если Оргеториг замышлял государственный переворот в своей стране, что он в то же время задумал содействовать двум другим государственным переворотам: одному у эдуев, другому у секванов? Гораздо более было бы понятно в этом случае, что он искал помощи иностранной власти для того, чтобы овладеть верховной властью над гельветами. Почему, напротив, если он не был сумасшедшим, ему захотелось увеличивать риск, не приобретая никакой пользы? Вообще, напрашивается единственное заключение из рассмотрения этой третьей столь темной главы: Кастик и Думнориг играли в этой гельветской эмиграции роль, которую Цезарь или не знал хорошо, или не хотел выяснить с необходимой ясностью.
Рассказав в четвертой главе о смерти Оргеторига Цезарь начинает пятую главу такими словами: «Post eius mortem nihilominus Helvetii id quod constituerant facere conantur» — «несмотря насмерть Оргеторига, гельветы не отказались от своего предприятия». Цезарь кажется изумленным, что открытие интриг Оргеторига и его смерть не остановили движения гельветов. А это изумление вовсе не оправдывается предшествующим рассказом. Заговор Оргеторига с Кастиком и Думноригом, по рассказу Цезаря, вовсе не был существенной частью первоначального плана, а отклонением от него, и сам Цезарь нам говорит, что гельветы уже сделали большие приготовления. Что могло быть более естественным, что после открытия и наказания изменника знать и народ вернулись к первоначальному плану, к вторжению в Галлию? Очень вероятно, что Цезарь скрыл что-то об этом таинственном заговоре, который должен был иметь очень большую важность, так как Цезарь, по-видимому, ожидал от его открытия отказа от всего плана, выработанного Оргеторигом и вождями гельветов.
Вообще, если географический и этнологический очерк Галлии, содержащийся в двух первых главах, является удивительно ясным, то следующие главы, долженствующие объяснить нам движение гельветов, очень темны. Должно ли приписать эту темноту невозможности, в которой находился Цезарь, чтобы знать все подробности событий, происходивших в Галлии до его приезда, и часть которых — дипломатические переговоры, замыслы партий, интриги котерий — должна была остаться тайной? К несчастью, рассказ не делается яснее, когда Цезарь рассказывает о том, что он сам сделал в Галлии, о своих переговорах и своих битвах с таинственными гельветами.
Гельветы, не желавшие при движении в Галлию войти в труднодоступные проходы Южной Юры, отправили в начале весны 58 года к Цезарю послов просить позволения пройти через Провинцию и обещали ему не делать ей никакого вреда. Цезарь ломает мост у Женевы, собирает солдат, укрепляет с помощью находившегося в Нарбоннской Галлии легиона все места на левом берегу Роны от Юры до Лемана, где можно перейти реку, и отказывает в просимом гельветами позволении. Последние после нескольких попыток силой перейти реку, которые Цезарь, вероятно, преувеличивает, отказываются от прохода через Провинцию, обращаются к секванам, получают от них позволение пройти через их страну и снова направляются по дороге к Юре. Цезарь оставляет тогда свой легион Лабиену, переходит Альпы, призывает три легиона, зимовавшие в Аквилее, набирает два новых легиона, возвращается в Галлию с пятью легионами через Mont Genevre и Гренобль и форсированным маршем идет к северной границе Провинции и к Роне. Очевидно, он выполняет сильное наступательное движение против гелъветов, которые тем временем прибыли к Соне и вторглись на территорию эдуев; это наступательное движение, по нашему мнению, было задумано уже давно, т. е. в тот момент, когда в Риме он понял необходимость без замедления отразить это вторжение, которое со временем могло бы быть столь опасным. Но, к нашему великому изумлению, Цезарь выставляет совершенно иной мотив для своего действия. Он говорит (гл. X), что поспешил собрать шесть легионов в Нарбоннской Галлии потому, что узнал, что гельветы желают поселиться на берегу океана, в области сантонов, т. е. в плодородной территории, пограничной с Провинцией и близкой к Тулузе. Это объяснение, конечно, удивительно. Как согласовать его с тем, что Цезарь говорит нам несколькими главами раньше, т. е. что гельветы хотели завоевать Галлию? Выселение в область сантонов — предприятие, совершенно отличное от вторжения в Галлию; и, однако, Цезарь не делает никакой попытки согласовать эти две версии. Которой же должны мы верить? Кроме того, если Цезарь хотел защитить Провинцию от нападения гельветов, явившихся из области сантонов, почему он вместо того, чтобы двинуться со своей армией в сторону Тулузы и Гаронны, продолжал после соединения с легионом Лабиена движение к северу, перешел Рону при ее слиянии с Соной и без колебания перешел в области, пограничные с Провинцией? Это столь решительное и быстрое движение может быть объяснено только в том случае, если Цезарь хотел выполнить план Метелла, т. е. немедленно напасть на гельветов, приготовлявшихся перейти через Сону, вероятно, в Маконе (Macon). Цезарь сам заметил противоречие и старался оправдать его, рассказывая, что, как только он перешел границу, в его лагерь явились послы эдуев, амбарров и аллоброгов с просьбой о помощи против гельветов и что тогда только он решился не ждать прибытия гельветов в область сантонов для нападения на них. Вообще, он старается убедить, что мысль о наступлении на гельветов пришла ему в голову только после перехода через границу и приема послов эдуев. Но это объяснение очень слабое, и его ложь очевидна. Цезарю все же нужно было бы объяснить нам, почему, если он хотел защитить Тулузу, находившуюся на западе, он шел к северу и перешел северную границу Провинции.
Противоречия очевидны. Отчего они происходят? Нелепо было бы приписывать их недостатку композиции и спешности, с которой были написаны «Комментарии». «Quam facile et celeriter eos (Commentaries) perfecerit scimus», — пишет Гиртий. Но Цезарь был слишком ловким писателем; он умел писать с удивительной ясностью и точностью, даже когда очень спешил. Впрочем, эти противоречия слишком важны для того, чтобы мы могли видеть в них невольные ошибки. Гораздо более вероятно, что дело идет о противоречиях, вынужденных у Цезаря необходимостью что-то скрыть. Возможно ли найти это «что-то», что он хотел скрыть? Цезарь писал свои «Комментарии» не для того, чтобы увековечить память о своих подвигах. Обвиненный в том, что он вел в Галлии агрессивную и насильственную политику, он хотел в своей книге доказать, что он всегда сражался против желания, что все его войны, начиная с войны против гельветов, были не наступлениями, а оборонительными предосторожностями, абсолютно необходимыми. И Цезарь имел превосходное средство объяснить свое большое наступательное движение против гельветов как меру высшей предусмотрительности для защиты; это то, что он писал о гельветах в первых главах и о чем писал Аттику Цицерон, т. е. что гельветы хотели основать великую Галльскую империю. Никакое оправдание не могло иметь в глазах римлян большую силу; никто не мог бы оспаривать у Цезаря заслуги спасения государства от нового нашествия кимвров и тевтонов путем войны, которая, наступательная по виду, была только благоразумной защитой. Почему же вместо того, чтобы воспользоваться этим столь простым и ясным объяснением, опиравшимся на рассказанные им самим факты, Цезарь отказывается от него и прибегает к запутанным и полным противоречий объяснениям, которые мы резюмируем так: сперва необходимость защитить Провинцию; потом необходимость защиты Тулузы; наконец, необходимость защиты эдуев и других галльских народов, союзных с Римом? Есть одно только средство объяснить эту вещь, столь абсурдную по внешности: допустить, что страхи, выраженные Цицероном относительно движения гельветов в письме к Аттику, были преувеличены; что гельветы ставили себе цель, гораздо более умеренную, чем завоевание всей Галлии; что между 58 и 52 годами этот факт сделался достаточно известным для того, чтобы в конце 52 года, когда Цезарь писал свои «Комментарии», он не имел более смелости оправдывать свое наступательное движение необходимостью разрушить в самом начале будущую кельтско-гельветскую империю. Так как это оправдание нельзя было выставить, то Цезарь оказался принужденным или признаться, что он заблуждался в цели и характере движения гельветов, или что он напал на них без всякого повода. Не желая допустить ни того ни другого, он старался доказать, что гельветы вызвали его, изменив рассказ остроумными вставками, которые, однако, весь его гений не мог сделать свободными от противоречий.
Из всего изложенного вытекает, однако, очень важное для нас следствие: гельветы вовсе не хотели завоевать Галлию и основать великую галльскую коалицию. Но такое заключение порождает много других вопросов. Какова была истинная цель эмиграции гельветов? Хотели ли они действительно выселиться в область сантонов, как говорит Цезарь? И если гельветы не хотели вторгаться в Галлию, то как объяснить поведение Сената, Метелла и Цезаря? Мы видели, что страшный характер, приписываемый движению гельветов, объяснял нам все; при отрицании этого характера, как следует изменить всю эту историю? Продолжим разбор рассказа Цезаря. Мы найдем там ответ на многие из этих вопросов.
Закончив переговоры с эдуями, Цезарь выполнил последнюю часть своего наступательного движения с быстротой и энергией, которые были всегда его великими качествами. Он старался захватить и уничтожить гельветов при переходе через Сону; но ему удалось уничтожить только маленький арьергард, оставшийся на восточном берегу. Тогда в один день он переводит всю свою армию на правый берег Соны и принимается преследовать на небольшом расстоянии неприятельскую орду, ища удобного случая напасть на нее. В десяти главах (XIII-XXIII) с массой подробностей описывает нам Цезарь это движение и рассказывает о самых важных происшествиях, между которыми одно было исключительной важности. Он заметил однажды, что часть эдуев ему изменила. Эдуи дали ему отряд конницы и обещали снабжать его хлебом; но эдуйская кавалерия позволяла себя разбивать во всех стычках и схватках, которые имела с неприятелями во время похода; обещанный хлеб не приходил; запасы истощались; знать эдуев все более и более затруднялась объяснить замедление. Решившись проникнуть в тайну, Цезарь произвел расспросы. И вот вновь появляется личность, которую мы уже встречали в начале рассказа: Думнориг, вождь эдуев, участвовавший в заговоре Оргеторига. Цезарь узнал, что союз с Римом был устроен партией, во главе которой был Дивитиак; а что Думнориг, напротив, был расположен к гельветам, потому что его жена принадлежала к этому племени, и надеялся с помощью гельветов захватить верховную власть. К несчастью для Цезаря, Думнориг, обладавший огромным богатством, располагал большим могуществом и, командуя кавалерией, тайно дал приказ своим всадникам позволять разбивать себя гельветам и препятствовать доставке хлеба.
Этот эпизод очень важен. Он прежде всего показывает нам, что таинственные нити, связывающие экспедицию гельветов с Думноригом, не были разорваны смертью Оргеторига. Он указывает нам также, что эмиграция гельветов, если и не имела той грандиозной цели, которую приписывали ей в Риме, не должна была также иметь такую скромную цель, как переселение в область сантонов, интересовавшее одних гельветов. Почему могущественная партия, вождем которой был Думнориг, была бы заинтересована в этом случае в удаче движения? Хотя наше желание узнать подробности этого события велико, Цезарь совершенно не склонен его удовлетворить и, рассказав, что по великодушию он простил Думнорига, спешит продолжать рассказ. Он рассказывает, что однажды надеялся уничтожить гельветов ночным нападением, но что попытка не удалась; что он принужден был по недостатку съестных припасов отказаться от преследования гельветов, как вдруг был атакован врагами... Только в этот момент Цезарь дает нам первое топографическое указание. Нападение произошло на высоте Бибракте (современный Mont Beauvrai (Монт-Беврэй) вблизи Autun). Следовательно, гельветы шли к северу и сделали длинный обход, чтобы прийти в область сантонов. Но наше изумление увеличивается еще более после рассказа о битве. Цезарь описывает битву как блестящую победу своих легионов. Раухенштейн, подвергший рассказ об этой войне критике, иногда уже слишком тонкой, но всегда очень остроумной, доказал при помощи изложения самого Цезаря, что результат был, напротив, очень неопределенным: достоверно, напр., что Цезарь был принужден остаться на поле битвы три дня, чтобы похоронить мертвых и позаботиться о раненых, тогда как гельветы спокойно продолжали свой путь, направляясь в область лингонов. Это второе топографическое указание, и оно не менее многозначительно, чем первое. Гельветы, которые, по рассказу Цезаря, хотели направиться к океану, шли теперь к северо-востоку, т. е. в противоположном направлении. Цезарю удалось, наконец, заключить мир, и большинство гельветов решило возвратиться на свою прежнюю родину, за исключением небольшого меньшинства лиц упорных, направившихся ad Rhenum finesque Germanorum. Эта подробность бросает яркий свет на темный вопрос, который мы хотим осветить, и дополняет два предшествующие указания о движении гельветов. Почему это меньшинство направилось к Рейну? Очевидно, что эти упрямцы в момент отделения от своих соотечественников не могли выбрать наудачу первую попавшуюся дорогу; они должны были продолжать движение, начатое всей ордой к тому пункту, куда последняя направлялась. Мы действительно видели, что гельветы уже повернули к востоку. Эмиграция гельветов шла, следовательно, к Рейну.
Возможно ли теперь определить цель этой таинственной эмиграции? Я думаю, что это возможно. Заметим, прежде всего, некоторые довольно любопытные совпадения. В 62 или 61 году эдуи просят у римского Сената помощи; в 61 году гельветы позволяют убедить себя эмигрировать. В Риме ведет переговоры Дивитиак; Думнориг замешан с самого начала, хотя не достаточно ясно, в интриги, подготовившие движение гельветов. Чего просил в Риме Дивитиак? Помощи римских легионов против Ариовиста. Куда направлялись гельветы? К Рейну, т. е. к областям, где, вероятно, стояла лагерем армия Ариовиста. В течение всей войны Дивитиак действует как доверенное лицо Цезаря; Думнориг — как покровитель гельветов. Хочется поставить вопрос, случайно ли переселение гельветов должно было служить той же самой цели, как и переговоры Дивитиака в Риме, т. е. оттеснению Ариовиста за Рейн. В самом деле, вспомним в общих чертах положение Галлии при прибытии Цезаря, и мы увидим, насколько вероятно это, по-видимому, такое смелое предположение. Великой проблемой, занимавшей тогда уже несколько лет более или менее все галльские племена, была «германская опасность» от увеличивающегося могущества Ариовиста. Особенно эдуи, лишенные Ариовистом верховенства над всей Галлией, были до такой степени испуганы повторявшимися ударами, что, отчаявшись прогнать Ариовиста собственными силами, решили прибегнуть к помощи Рима. Эта миссия была поручена Дивитиаку. Но Рим, очевидно, не был единственной иностранной державой, от которой эдуи надеялись получить помощь; гельветы, имевшие уже давние войны со свевами и бывшие очень воинственными, также могли быть весьма ценными союзниками. Дивитиак был вождем консервативной партии, представлявшей старую галльскую знать; а против этой партии стояла другая, вождем которой был Думнориг; она опиралась на низшие классы и ее можно назвать народной партией. Их несогласия имели всегда политические причины и значение. Следовательно, напрашивается заключение: обе партии были одинаково убеждены, что эдуи одни не могут ниспровергнуть германское господство; но они были несогласны относительно иностранной силы, к которой следовало прибегнуть. Партия Дивитиака, которую можно бы назвать романофильской, рассчитывала опереться на Рим; партия Думнорига, которую можно назвать национальной, хотела получить помощь от гельветов. Вероятно, что Думнориг, а не Оргеториг предложил гельветам переселение, обещая им после победы земли в какой-нибудь плодородной местности Галлии, и что Оргеториг был только главным агентом национальной партии среди гельветов.
Сколь безрассудными ни казались бы эти гипотезы, они с удивительной ясностью объясняют все факты, которые оставались темными и отрывочными: союз между Ариовистом и Римом, тревожные слухи о движении гельветов, смерть Оргеторига, наконец, наступательное движение Цезаря. Мы теперь гораздо лучше понимаем, почему Ариовист в 60 и 59 гг. так добивался быть объявленным другом и союзником римского народа. Не неопределенная опасность вторжения гельветов в Галлию побуждала его, как мы предположили вначале, искать дружбы Рима, но опасность гораздо более важная. Как только он узнал, что Дивитиак и Думнориг оба интригуют против него, один в Риме, а другой среди гельветов, он испугался, как бы обоим братьям не удалось образовать против него коалицию из эдуев, гельветов и римлян: он должен был самыми энергичными усилиями расстроить эту коалицию в тот момент, когда она готова была образоваться. Не постарался ли он помешать Думноригу в его интригах у гельветов? Факт весьма вероятный, но, к несчастью, мы не обладаем никаким доказательством этого. Напротив, очевидно, что шаги, сделанные в Риме с целью получить титул друга и союзника, имели целью парализовать союз Рима с эдуями. Установив это, мы будем в состоянии объяснить себе распространившиеся в Риме тревожные слухи об эмиграции гельветов. Эдуи просили в Риме помощи против Ариовиста, и Рим предоставил ее им декретом Сената 61 года: хотя Ариовист был склонен оплатить на вес золота союз с Римом, все же он и его римские друзья должны были найти какое-нибудь средство скрыть от Римской республики противоречие, существовавшее между этим союзом и союзом, уже заключенным с эдуями. Лучшим средством для достижения этой цели было, очевидно, показать, что римлянам, эдуям и свевам угрожает общая, чрезвычайно серьезная опасность, которая заставляет их забыть свои ссоры, чтобы вместе встать против нее. Мне кажется, следовательно, очень вероятным, что Ариовист, пользуясь эмиграцией гельветов и невежеством римских политиков, постарался преувеличить гельветскую опасность и убедить могущественных людей Рима, что гельветы рассчитывают стать во главе коалиции из галльских народов, которая может в один прекрасный день напасть на Италию. Ариовисту, впрочем, тем легче удалось убедить римлян, что ему в его старании помогала часть его врагов. Мы уже видели, что Цицерон в своем письме к Аттику от 16 марта 60 года является первым, кто передает нам о гельветской опасности. Откуда он получил это известие? Мы видели, что он был близок с Дивитиаком, своим гостем. Следовательно, очень вероятно, что это известие, как впрочем и другие, которые он передает нам о галльских делах, исходило от Дивитиака. Нетрудно объяснить, почему часть эдуев, склонных к союзу с Римом, старалась, подобно Ариовисту, устрашить римлян движением гельветов. Этой партии было очень выгодно опередить национальную партию в исполнении плана, составленного для изгнания Ариовиста: должно было, следовательно, постараться, пока Думнориг энергично работал у гельветов, подтолкнуть каким-нибудь решительным средством обычную лень римского Сената и заставить его действовать. Гельветская опасность могла служить также этой партии, чтобы убедить римлян, что им следует без замедления вмешаться. Галлия находится в критическом положении: если Рим не вмешается, чтобы избавить ее от Ариовиста, это возьмут на себя гельветы; но, сделавшись господами Галлии, гельветы будут очень опасны для Италии. Такова должна быть существенная часть сообщений, которые романофильская партия эдуев посылала в Рим относительно галльских дел. Завязывали ли друзья Дивитиака интриги среди гельветов, чтобы смутить согласие, с которым те начали свои приготовления? Это очень правдоподобно: мне кажется вероятным, что Оргеториг пал жертвой интриг или Ариовиста, или эдуев, или их обоих. Мы могли бы таким образом объяснить изумление, высказываемое Цезарем, когда он узнал, что смерть Оргеторига нисколько не остановила приготовлений гельветов. Оргеториг был представителем и вождем национальной гельветской партии, самым деятельным и самым умным агентом Думнорига, главным организатором экспедиции. Если коварство, поразившее его, должно было сделать ненавистным для эдуев все движение народной партии, то понятно, что Цезарь, знавший в 52 году, когда писал свои «Комментарии», всю истину, оказывается в момент забвения удивленным, что падение Оргеторига нисколько не скомпрометировало экспедиции.
Галльские дела вообще очень серьезно запутались в течение 60 года. Национальная партия энергично работала, чтобы поднять на ноги гельветскую армию; романофильская партия и Ариовист согласно, но с различными целями, доносили на национальную партию; римские политики находились перед этой опасностью в очень серьезном замешательстве. Должны ли были они сдаться на домогательства эдуев, послать римские армии для войны с Ариовистом и, устранив вмешательство гельветов в галльские дела, взять на себя задачу ниспровергнуть германское владычество в Галлии? Или они должны заняться прежде всего «гельветской опасностью», принять союз с Ариовистом и без промедления раздавить гельветов, чтобы гарантировать Италию от всякой будущей опасности? Возможны были две политики: политика антигельветская и политика антигерманская. Нужно было сделать выбор. То, что мы знаем о проектах консула Метелла, заставляет нас думать, что уже Метелл склонился к антигельветской политике. Цезарь в 59 году окончательно решился на эту политику, как доказывает союз, заключенный им с царем свевов. Этот союз обозначал триумф интриг Ариовиста над интригами Дивитиака. Конечно, было бы очень важно знать поводы, которые заставили Цезаря решиться на столь неудачный выбор; но так как у нас нет совершенно документов об этом, то мы должны довольствоваться гипотезами. Наиболее вероятна гипотеза, что причину этой ошибки следует искать в полном незнакомстве в Риме с галльскими делами. Тревожные слухи, распространявшиеся в Риме эдуями и Ариовистом о движении гельветов, должны были произвести очень сильное впечатление, потому что воспоминания о нашествии кимвров и тевтонов были еще слишком свежи и живы. Как только начали циркулировать тревожные слухи о гельветах, публика и политический мир, со свойственной демократиям привычкой все упрощать, видели в галльском вопросе только гельветскую опасность; все остальное: борьба эдуев и свевов, германская опасность, границы Рейна — отступило на второй план. Цезарь, увлеченный общим настроением, присоединился к общему мнению и немедленно по прибытии к своей армии сделал необходимые распоряжения, чтобы напасть на гельветов.
В действительности Цезарь, решаясь на войну с гельветами, совершал очень грубую ошибку. Экспедиция гельветов должна была быть очень популярна во всей Галлии, ибо надеялись, что она уничтожит германское владычество. Вмешательство проконсула, служившее невероятным образом в пользу Ариовиста, затронуло гордость и интересы национальной партии и поставило в тяжелое затруднение романофильскую партию и самого Цезаря. Сторонники союза с Римом, естественно, должны были отвечать перед массой народа за все то, что представитель Рима делал в Галлии. Предсказывали, что вмешательство Рима принесет Галлии огромные благодеяния, а проконсул, напротив, является самым ревностным союзником Ариовиста, который с помощью Цезаря избавился от столь страшного врага, как гельветы, не двинув ни одного солдата. Эта гипотеза также может казаться смелой; но ее можно подкрепить аргументом, который, по моему мнению, имеет решающую важность: она позволяет нам объяснить крутой поворот в политике Цезаря, последовавший вслед за заключением мира с гельветами. Если затруднения, представляемые первой книгой «Комментариев» и рассмотренные до сих пор, очень велики, то там встречается и еще более важное затруднение: Цезарь не объясняет нам, почему немедленно после войны с гельветами он начал войну с Ариовистом. Он рассказывает, что по окончании гельветской войны представители галльских народов просили у него позволения созвать собрание галлов, и он дает нам довольно патетическое описание этого собрания: представители погружены в угрюмое молчание; он сам смущен видом этой немой скорби и принужден вырывать объяснение из их уст, замкнутых суеверным страхом. Наконец несчастные решаются говорить и объясняют Цезарю невыносимый гнет Ариовиста. Тогда Цезарь, не будучи в состоянии терпеть, чтобы с друзьями римского народа обращались столь жестоко, в порыве великодушия решается на войну: рыцарскую войну за освобождение, предпринятую из чувства справедливости.
Нужно очень мало понимать в политике, чтобы принять всерьез этот героический рассказ. Римская политика вообще, а политика Цезаря в частности, не знали таких сентиментальных соображений. Война против Ариовиста была очень серьезной войной, потому что дело шло о нападении с шестью легионами на очень сильного врага, воодушевленного большими успехами, в отдаленной стране, без прочной операционной базы. К этим военным затруднениям прибавлялось политическое затруднение, еще более важное. Ариовист был союзником Рима и с совершенной лояльностью держал свои обязательства. Его ссоры с эдуями не могли считаться предлогом для разрыва, потому что они предшествовали заключению союза с Ариовистом. Объявляя друзьями и союзниками эдуев и свевов, Рим, очевидно, решил не вмешиваться более в их раздоры. Следовательно, для войны не было никакого приличного предлога. А если римский проконсул не мог начинать несправедливой войны, то еще тем менее он мог начать войну противозаконную. В случае неудачи начавший противозаконную войну полководец мог подлежать очень тяжелой уголовной ответственности, не считая впечатления, которое противозаконная война могла произвести на суеверных и невежественных солдат. Все это так справедливо, что в Везантионе (Besangon) произошел исключительно редкий случай в военной истории Рима: солдаты взбунтовались и отказались выступить, ссылаясь между прочим на то, что война была противозаконной.
Следовательно, очевидно, что если Цезарь начал столь опасную войну в несколько недель, идя навстречу всем опасностям, ставя на карту все свое положение, он должен был быть вынужден к этому настоятельным политическим интересом, который не позволял ему выжидать. В противном случае он постарался бы выиграть время, чтобы увеличить свою армию, как сделал он в следующем году для войны с белгами, и найти более серьезный casus belli, чем тот, которым он воспользовался. Что же это был за столь настоятельный интерес? Если держаться рассказа «Комментариев» или традиционной версии этой истории, то его совершенно не видно. Напротив, мы можем дать очень удовлетворительный ответ на этот вопрос, если примем все предложенные нами объяснения. Цезарь начал войну с Ариовистом, чтобы изгладить в общественном мнении Галлии тяжелое впечатление, произведенное его войной против гельветов. Эта война разрушила всякую точку приложения для его галльской политики и увеличила могущество Ариовиста, т. е. царя, бывшего ему соперником, если только он хотел иметь какое-нибудь влияние на галльские дела. Цезарь должен был заметить огромную допущенную им ошибку в течение войны с гельветами или после ее окончания; и чтобы немедленно исправить ее, очень смело разорвал союз, который сам заключил с Ариовистом, и объявил ему войну. С принятием этой нашей гипотезы, все делается понятным.
Можно, однако, сделать одно возражение. Можно сказать, что Цезарь вовсе не ошибался о положении дел в Галлии; что он знал настоящую цель эмиграции гельветов; что при своем отъезде из Рима он прекрасно знал, что ему надо победить не гельветскую опасность, но опасность германскую; что он решился начать войну с Ариовистом, но хотел сначала избавиться от гельветов, которые ставили себе ту же самую задачу. В этом случае союз с Ариовистом был бы только хитростью, чтобы отвлечь внимание царя свевов и убедить его предоставить Цезарю свободу действий в войне с гельветами. Таково мнение Дюрюи. Но существуют, по моему мнению, два возражения, кажущиеся мне неустранимыми. Во-первых, если Цезарь основательно знал положение Галлии и истинный характер движения гельветов, то он не взял бы Думнорига в качестве начальника конницы. «Комментарии» показывают, что открытие интриг Думнорига было большой неожиданностью для Цезаря. Это указывает, что Цезарь не знал отношений, связывавших экспедицию с политическими партиями Галлии, т. е., что он имел очень поверхностное и несовершенное представление о том, чем это движение было в действительности. Другим основным возражением является для меня союз с Ариовистом. Если бы он предвидел, что война с Ариовистом неизбежна, он никогда не согласился бы дать ему титул друга и союзника. Всякий, знающий римские дела, отвергнет мысль, что Цезарь мог хладнокровно прибегнуть к столь безрассудной мере, которая могла создать ему столь важные затруднения.
<<
Иды марта
<<
Содержание
>>
Приложение II:
Словарь>>