Платонов С.Ф.

	 Взгляды науки и русского общества на Петра Великого
     В научных  трудах  очень  часто  XVIII и XIX вв.  представляются особым
периодом в историческом развитии  нашей государственной жизни. Этому периоду
усвоено   несколько  названий:  одни   зовут  его   "Императорским",  другие
"Петербургским", третьи просто называют это время новой русской историей.
     Новую русскую  историю  обыкновенно начинают  с  так  называемой  эпохи
преобразований   нашего    общественного   быта.   Главным   деятелем   этих
преобразований   был   Петр   Великий.   Поэтому  время   его   царствования
представляется  нашему  сознанию той гранью, которая отделяет старую Русь от
преобразованной России. С  этой  грани нам  и  должно начать  свое  изучение
последней  и  прежде   всего,  стало   быть,   познакомиться   с   сущностью
преобразований и с преобразовательной деятельностью Петра.
     Но деятельность Петра до сих пор не имеет в нашем общественном сознании
одной  твердо установленной оценки. На преобразования Петра  смотрели  разно
его современники, смотрим разно и мы, люди XIX и начала XX в. Одни старались
объяснить  себе  значение реформы  для  последующей  русской  жизни,  другие
занимались  вопросом  об отношении  этой реформы к явлениям предшествовавшей
эпохи,  третьи судили  личность и  деятельность Петра  с нравственной  точки
зрения.
     Ведению историка подлежат, строго  говоря, только  две первые категории
мнений, как исторические по своему существу. Знакомясь с ними,  мы замечаем,
что  эти мнения  иногда  резко противоречат  друг  другу.  Происходят  такие
несогласия от  многих  причин: во-первых, преобразования Петра, захватывая в
большей или  меньшей  степени все стороны древнерусской  жизни, представляют
собой такой сложный исторический факт, что всестороннее понимание его трудно
дается  отдельному уму. Во-вторых, не все мнения о реформах Петра выходят из
одинаковых оснований. В то время как одни исследователи изучают время  Петра
с целью достичь объективного исторического вывода  о его значении в развитии
народной жизни,  другие  стремятся в  преобразовательной деятельности начала
XVIII  в. найти  оправдания  тех  или иных  своих воззрений  на  современные
общественные вопросы. Если первый прием изучения следует назвать научным, то
второму   всего  приличнее  название  публицистического.  В-третьих,   общее
развитие науки русской истории всегда оказывало и будет оказывать влияние на
представления  наши о  Петре.  Чем  больше мы будем знать  нашу историю, тем
лучше мы будем понимать смысл преобразований. Нет сомнения, что мы находимся
в лучшем  положении, чем  наши  предки, и  знаем  больше,  чем они, но  наши
потомки  то же  скажут и  о  нас.  Мы  откинули  много прежних  исторических
заблуждений, но  не  имеем права  сказать, что знаем прошлое безошибочно  --
наши потомки будут знать и больше, и лучше нас.
     Но  говоря  так,  я не хочу  сказать,  что  мы не имеем  права  изучать
исторические  явления  и  обсуждать  их.  Повинуясь  присущему  нашему  духу
стремлению не только  знать факты,  но и логически  связывать их, мы  строим
наши выводы  и знаем,  что самые  наши ошибки  облегчат  работу  последующим
поколениям и помогут  им приблизиться  к истине, так  же  как  для нас самих
поучительны и труды, и ошибки наших предков.
     Не мы первые  начали  рассуждать о Петре  Великом. Его деятельность уже
обсуждали  его  современники.  Их  взгляды  сменялись  взглядами  ближайшего
потомства,  судившего  по преданию,  понаслышке; а не поличным впечатлением.
Затем  место  преданий заняли  исторические  документы. Петр стал  предметом
научного ведения. Каждое поколение несло с собой свое особое мировоззрение и
относилось к  Петру  по-своему. Для нас очень  важно  знать, как в различное
время видоизменялось это отношение к Петру нашего общества.
     Современники  Петра  считали  его  одного  причиной  и  двигателем  той
новизны, какую  вносили  в  жизнь его реформы.  Эта новизна для  одних  была
приятна, потому что они видели в ней осуществление своих желаний и симпатий,
для других она была  ужасным делом, ибо, как им казалось, подрывались основы
старого  быта,  освященные  старинным  московским  правоверием. Равнодушного
отношения к реформам не было ни у кого, так как реформы задевали всех. Но не
все  одинаково резко выражали свои взгляды. Пылкая, смелая преданность Петру
и его делу отличает  многих его помощников;  страшная  ненависть  слышится в
отзывах  о Петре у многих  поборников  старины. Первые доходят до того,  что
зовут Петра "земным богом", вторые не страшатся называть  его антихристом. И
те, и другие признают в Петре страшную силу и  мощь, и ни  те, ни  другие не
могут  спокойно отнестись  к нему,  потому  что находятся под  влиянием  его
деятельности.  И  преданный  Петру Нартов,  двадцать  лет ему  служивший,  и
какой-нибудь  изувер-раскольник,  ненавидевший Петра всем  своим  существом,
одинаково поражены Петром и одинаково не способны судить его беспристрастно.
Когда  умер  Петр  и   кончилась  его   реформационная  деятельность,  когда
преемники, не понимая  его, часто  останавливали и портили начатое  им, дело
Петра не умерло и Россия не могла вернуться в прежнее  состояние. Плоды  его
деятельности -- внешняя сила России и новый порядок внутри страны -- были на
глазах у каждого, а жгучая вражда недовольных стала воспоминанием. Но многие
сознательно  жившие люди и долго  спустя  после смерти  Петра продолжали ему
удивляться не меньше современников.  Они  жили  в созданной  им  гражданской
обстановке  и пользовались культурой, которую он  так  старательно насаждал.
Все, что они видели вокруг себя в общественной сфере,  вело начало от Петра.
О  Петре осталось  много воспоминаний; о  том же, что  было  до него,  стали
забывать. Если Петр внес в Россию свет  просвещения и создал ее политическую
силу,  то до него, как думали, была "тьма и ничтожество". Так приблизительно
характеризовал  допетровскую Русь канцлер граф Головкин, поднося Петру титул
императора в 1721 г. Он выразился еще резче, говоря, что гением Петра мы "из
небытия  в  бытие  произведены".  В  последующее   время  эта  точка  зрения
замечательно   привилась:   Ломоносов   называл   Петра   "богом",   ходячее
стихотворение  звало его  "светом"  России. Петра считали творцом всего, что
находили  хорошего  вокруг  себя.  Видя во  всех  сферах общественной  жизни
начинания Петра, его силы преувеличивали до сверхъестественных размеров. Так
было  в первой половине XVIII  в.  Вспомним,  что тогда не существовало  еще
исторической науки, что возможность просвещения,  данная Петром, создала еще
лишь  немногих  просвещенных людей. Эти  немногие люди судили  Петра по тому
преданию, какое сохранилось в обществе о времени преобразований.
     Но не все,  что  было  в  России после Петра, было  хорошо. Не всем, по
крайней  мере,  оставались  довольны  мыслящие люди  XVIII  в.  Они  видели,
например, что усвоение западноевропейской образованности, начатое при Петре,
превращалось  часто  в  простое  переименование  культурной  внешности.  Они
видели, что знакомство с  Западом с пользой  приносило к нам часто и  пороки
западноевропейского  общества.  Далеко  не  все  русские  люди   оказывались
способными  воспринять  с Запада  здоровые начала  его  жизни  и  оставались
грубыми  варварами,  соединяя,  однако,  с   глубоким   невежеством  изящную
внешность европейских щеголей. Во всех сатирических журналах второй половины
XVIII  в.  мы  постоянно  встречаем  нападки  на  этот  разлад  внешности  и
внутреннего содержания.  Раздаются голоса против бестолкового  заимствования
западных форм. Вместе с тем развитие исторических знаний позволяет уже людям
XVIII в. оглянуться назад, на  допетровское  время. И вот  многие  передовые
люди  (князь  Щербатов,  Болтин,  Новиков)  темным   сторонам   своей  эпохи
противопоставляют светлые  стороны допетровской  поры.  Они не  развенчивают
деятельности   Петра,  но  и  не  боготворят   его  личности.  Они  решаются
критиковать  его реформу и находят,  что она была односторонней, привила нам
много хорошего со  стороны, но отняла от нас много своего хорошего. К такому
выводу они  приходят  путем изучения  прошлого,  но это  изучение  далеко не
спокойно; оно вызвано  недостатками настоящего и идеализирует прошлую жизнь.
Однако эта идеализация направлена не против самого Петра, а против некоторых
последствий его реформы. Личность Петра и в конце XVIII в. окружена таким же
ореолом, как и в  начале столетия. Императрица Екатерина  относится к нему с
глубоким уважением.  Находятся  люди, посвящающие  всю свою  жизнь  собранию
исторического  материала, служащего  к прославлению  Петра,  --  таков купец
Голиков.
     Во второй половине  XVIII в. зарождается  уже наука русской истории. Но
историки  того  времени  или  усердно собирают  материалы для  истории  (как
Миллер), или заняты исследованием  древнейших эпох русской жизни (Ломоносов,
Байер, Штриттер,  Татищев,  Щербатов,  Шлецер).  Петр  еще  вне пределов  их
ведения.  Первую  научную оценку получает он  от Карамзина. Но  Карамзин как
историк при  надлежит уже  XIX веку. Ученый по критическим приемам, художник
по  натуре  и  моралист   по  мировоззрению,  он  представлял  себе  русскую
историческую  жизнь  как постепенное  развитие  национально-государственного
могущества. К этому могуществу вел Россию  ряд талантливых  деятелей.  Среди
них Петру  принадлежало  одно  из  самых  первых мест:  но,  читая  "Историю
государства Российского" в  связи с другими историческими трудами Карамзина,
вы  замечаете,  что   Петру   как  деятелю  Карамзин   предпочитал   другого
исторического  деятеля -- Ивана III.  Этот последний  сделал  свое княжество
сильным государством и познакомил Русь с западной  Европой безо всякой ломки
и насильственных мер. Петр же насиловал русскую природу и резко ломал старый
быт.  Карамзин думал, что  можно  было  бы  обойтись  и  без  этого.  Своими
взглядами  Карамзин стал  в  некоторую связь с критическими  воззрениями  на
Петра  упомянутых нами людей XVIII  в.  Так  же,  как  они,  он  не  показал
исторической  необходимости  петровских  реформ,  но  он  уже  намекал,  что
необходимость реформы чувствовалась и  ранее Петра. В  XVII в., говорил  он,
сознавали, что нужно заимствовать с Запада; "явился Петр" -- и заимствование
стало главным средством  реформы. Но почему именно  "явился Петр",  Карамзин
еще не мог сказать.
     В  эпоху  Карамзина  началось уже  вполне  научное  исследование  нашей
старины  (Карамзину помогали  целые кружки ученых людей,  умевших не  только
собирать,  но  и исследовать исторический материал). Вместе  с тем в  первой
половине XIX  в. в  русском обществе  пробуждалась сознательная общественная
жизнь,  распространялось философское образование, рождался интерес к  нашему
прошлому,  желание  знать общий ход нашего исторического развития. Не будучи
историком, Пушкин мечтал поработать над историей Петра. Не будучи историком,
Чаадаев  принялся  размышлять  над русской историей  и  пришел  к печальному
выводу, что у нас нет ни истории, ни культуры.
     Обращаясь  к  прошлому, русские образованные  люди не имели специальных
исторических  знаний  и вносили в толкование прошлого те точки зрения, какие
почерпали в занятиях немецкой философией. Германская метафизика XIX в. очень
влияла  на русскую образованную молодежь,  и особенно метафизическая система
Гегеля. Под влиянием его философии в 30-х и 40-х годах в России образовались
философские  кружки, выработавшие цельное  мировоззрение  и имевшие  большое
влияние на умственную жизнь русского общества середины XIX в. В этих кружках
принципы  германской  философии  применялись  к  явлениям  русской  жизни  и
вырабатывалось, таким  образом, историческое миросозерцание. Самостоятельная
мысль  этих "людей 40-х  годов", отправляясь  отданных германской философии,
приходила  к  своим  особым  выводам,  у   разных  лиц  не  одинаковым.  Все
последователи Гегеля между прочими философскими положениями выносили из  его
учения две мысли, которые в простом изложении выразятся так: первая мысль --
все народы  делятся  на  исторические и  неисторические, первые участвуют  в
общем мировом прогрессе, вторые  стоят вне его и осуждены на вечное духовное
рабство; другая мысль -- высшим выразителем мирового прогресса,  его верхней
(последней)  ступенью,  является   германская  нация  с   ее  протестантской
церковью.   Германско-протестантская  цивилизация   есть,   таким   образом,
последнее слово  мирового  прогресса. Одни  из русских последователей Гегеля
вполне  разделяли  эти воззрения; для них поэтому древняя  Русь,  не знавшая
западной  германской   цивилизации  и   не  имевшая   своей,   была  страной
неисторической,  лишенной  прогресса,  осужденной  на  вечный  застой.   Эту
"азиатскую  страну" (так называл  ее Белинский) Петр Великий  своей реформой
приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра у
нас  не  было истории, не  было  разумной  жизни. Петр дал  нам эту жизнь, и
потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой связи
с  предыдущей  русской  жизнью,  ибо  действовал  совсем  противоположно  ее
основным началам.  Люди, думавшие  так, получили название "западников". Они,
как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали его
земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие.
     Но не все  люди  40-х  годов  думали  так. Некоторые,  принимая  теорию
мирового прогресса Гегеля, по чувству патриотизма возмущались  его  мнением,
что германская цивилизация есть последняя ступень прогресса и что славянское
племя есть  неисторическое  племя. Они не  видели причины,  почему  прогресс
должен остановиться на германцах;  из  истории  они выносили  убеждение, что
славянство было далеко  от застоя,  имело  свое историческое  развитие, свою
культуру. Эта культура была самостоятельна и отличалась от германской в трех
отношениях:  1)  На  Западе,  у  германцев,  христианство  явилось  в  форме
католичества  и  затем  протестантства;  на  Востоке, у славян,  --  в форме
православия. 2)  Древнеклассическую культуру  германцы восприняли из  Рима в
форме латинской,  славяне  --  из  Византии  в форме  греческой. Между той и
другой культурой есть существенные различия. 3) Наконец, государственный быт
в древне-германских  государствах сложился путем завоевания,  у  славян, и у
русских в  частности,  --  путем мирным;  поэтому  в основании  общественных
отношений  на Западе лежит вековая вражда,  а у нас ее нет.  Самостоятельное
развитие  этих  трех начал составляло  содержание  древнерусской  жизни. Так
думали некоторые более самостоятельные последователи  германской  философии,
получившие  название  "славянофилов".  Наибольшего  развития самостоятельная
русская жизнь достигла в  эпоху  Московского государства.  Петр  нарушил это
развитие.  Он  своей  насильственной  реформой   внес  к  нам  чуждые,  даже
противоположные   начала  западной  германской  цивилизации.   Он   повернул
правильное  течение народной  жизни на ложную  дорогу  заимствований. Он  не
понимал  заветов  прошлого,  не  понимал  нашего "национального духа". Чтобы
остаться  верным этому национальному  духу,  мы должны  отречься  от  чуждых
западноевропейских  начал  и  возвратиться   к  самобытной  старине.  Тогда,
сознательно развивая  национальные наши начала, мы своей  цивилизацией можем
сменить германскую и станем в общем мировом развитии выше германцев.
     Таковы воззрения славянофилов.  Петр, по  их  мнению, изменил прошлому,
действовал  против   него.  Славянофилы  ставили   высоко  личность   Петра,
признавали пользу некоторых его дел, но считали  его реформу не национальной
и вредной в самом  ее существе. У них, как  и у  западников,  Петр был лишен
всякой внутренней связи с предшествовавшей ему исторической жизнью.
     Вы, конечно, уже  заметили, что ни одно из рассмотренных нами воззрений
на Петра  не  было в  состоянии  указать и  объяснить внутреннюю  связь  его
преобразований  с предыдущей историей. Даже  Карамзин не  шел далее смутного
намека. Эту связь Петра с прошлым  уловил чутьем в 40-х годах Погодин, но не
ранее как в 1863 г. он мог высказать об этом свои мысли. Причиной этому  был
отчасти  недостаток исторического материала, отчасти  отсутствие  у Погодина
цельного исторического миросозерцания.
     Такое  миросозерцание  было внесено  в  наши университеты  в конце 40-х
годов, когда Погодин уже кончил свою  профессорскую деятельность. Носителями
новых  исторических  идей  были молодые  ученые,  воззрения  которых на нашу
историю в то  время назывались "теорией  родового быта". Впоследствии же эти
ученые стали известны под собирательным именем "историко-юридической школы".
Они  первые установили мысль о том, что реформы  Петра  явились  необходимым
следствием  всего исторического  развития русской жизни.  Мы  уже знаем, что
воспитались  эти ученые под  влиянием  германской  философии  и исторической
науки.  В  начале нашего века историческая наука  в Германии сделала большие
успехи.  Деятели  так  называемой  германской  исторической школы  внесли  в
изучение истории  чрезвычайно плодотворные руководящие идеи  и новые, точные
методы  исследования  исторического  материала.  Главной  мыслью  германских
историков  была мысль  о  том, что  развитие  человеческих  обществ не  есть
результат случайностей и единоличной воли отдельных  лиц, напротив, что  это
развитие   совершается,   как   развитие  организма,   по  строгим  законам,
ниспровергнуть которые не может сила человека. Первый шаг к такому воззрению
сделал еще в конце XVIII в. Фр. Авг. Вольф в своем труде. За ним последовали
историки -- Нибур и Готфрид Миллер,  занимавшиеся  историей  Рима  и Греции,
историки-юристы Эйхгорн (историк древнегерманского права) и Савиньи (историк
римского  права).  Их  направление  создало  в  Германии в  половине  XIX в.
блестящее положение  исторической науки,  под влиянием  которой  сложились и
наши ученые. Они  усвоили себе все выводы и воззрения немецкой  исторической
школы.  Некоторые  из них увлекались и  философией Гегеля. Хотя  в  Германии
точная  и  строго фактическая  историческая  школа не всегда  жила  в ладу с
метафизическими  умствованиями Гегеля и  его последователей,  тем  не  менее
историки  и  Гегель  сходились  в  основном  воззрении  на  историю  как  на
закономерное развитие человеческих  обществ. И историки, и  Гегель  отрицали
случайность, и их воззрения поэтому могли ужиться в одной личности.
     Эти  воззрения  и были  приложены  к  русской  истории  нашими учеными.
Первыми сделали это в своих лекциях и печатных трудах профессора Московского
университета С. М. Соловьев и К. Д. Кавелин. Они думали  показать в  русской
исторической  жизни органическое  развитие  тех  начал,  которые  были  даны
первоначальным  бытом нашего племени. Они полагали, что главным  содержанием
нашей исторической жизни была естественная смена одних  форм жизни  другими.
Подметив порядок этой смены, они надеялись найти законы нашего исторического
развития. По их  мнению, государственный порядок  окончательно установлен  у
нас деятельностью Петра Великого. Петр Великий своими реформами  отвечал  на
требования  национальной жизни, которая  к  его  времени  развилась  уже  до
государственных  форм  бытия.  Стало быть,  деятельность  Петра  вытекла  из
исторической необходимости и была вполне национальна.
     Так, в  первый раз была  установлена органическая  связь преобразований
Петра с общим  ходом русской истории. Нетрудно заметить,  что  эта связь  --
чисто логическая, лишенная  пока  фактического содержания. Непосредственного
исторического  преемства между  Русью XVII в. и эпохой Петра в первых трудах
Соловьева и Кавелина указано не было. Это преемство вообще долго не давалось
нашему ученому сознанию.
     Стараясь сыскать это  непосредственное преемство, как  сами Соловьев  и
Кавелин, так  и  их  последователи  историки-юристы,  обращаясь  к  изучению
допетровской  эпохи, склонны  были думать,  что  Россия в XVII  в. дожила до
государственного кризиса.  "Древняя русская  жизнь, --  говорит  Кавелин, --
исчерпала себя вполне. Она развила все начала, которые в ней скрывались, все
типы, в которых непосредственно воплощались эти начала. Она сделала все, что
могла,  и, окончив свое призвание, прекратилась". Петр вывел Россию из этого
кризиса на новый путь. По мнению Соловьева, в XVII в. наше государство дошло
до полной несостоятельности, нравственной, экономической и административной,
и  могло выйти на  правильную дорогу только путем резкой реформы ("История",
т. XIII). Эта реформа пришла с Петром. Так судили о XVII в. и  многие другие
исследователи.  В  обществе распространился взгляд на Московскую Русь как на
страну застоя, не имевшую сил для прогрессивного развития. Эта страна дожила
до полного разложения, надо было крайнее усилие для ее спасения, и оно  было
сделано  Петром.   Таким  образом,   преобразования   Петра   представлялись
естественной  исторической   необходимостью,  они   были   тесно  связаны  с
предыдущей эпохой, однако  только  с темными,  отрицательными ее  сторонами,
только с кризисом старого строя.
     Но  такое  понимание  исторического  преемства  между  старой  Русью  и
реформой в последние  десятилетия заменилось другим. Новую точку зрения внес
в науку тот же Соловьев. Необходимо  заметить, что  его  взгляды на  реформу
Петра  с  самого  начала  его   научной  деятельности  отличались  некоторой
двойственностью.  В  одной  из  ранних  своих  статей  ("Взгляд  на  историю
установления  государственного  порядка  в   России",  1851  г.),  говоря  о
критическом  положении  Московского  государства  в  XVII  в.,  Соловьев  не
ограничивается только указанием на  явление  этого кризиса, но замечает, что
государи  XVII  в.  для удовлетворения  новых  нужд  государства начали  ряд
преобразований.  "В  течение XVII в., -- говорит  он,  --  явно обозначились
новые  потребности  государства,  и  призваны  были те  же средства  для  их
удовлетворения,  которые были  употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху
преобразований". Таким образом  Петр не  только  получил от старого  порядка
одно сознание необходимости  реформ, но  имел предшественников в  этом деле,
действовал  ранее  намеченными  путями.  Словом,  он  решал  старую,  не  им
поставленную  задачу,  и решал ранее  известным способом.  Позднее  Соловьев
блистательно развил такой взгляд в своих "Чтениях о Петре Великом" в 1872 г.
Здесь он прямо  называет  Петра "сыном своего народа", выразителем  народных
стремлений. Бросая общий взгляд на весь ход нашей истории, он следит за тем,
как  естественно   развивалось  у  наших  предков   сознание  бессилия,  как
постепенно  делались   попытки   исправить  свое  положение,  как  постоянно
стремились лучшие  люди к общению  с Западом,  как крепло в русском обществе
сознание необходимости перемен. "Народ собрался в дорогу, -- заканчивает он,
-- и ждал вождя"; этот вождь явился в лице Петра Великого.
     Высказанный  после долгого и пристального изучения  фактов, этот взгляд
Соловьева поражает и глубокой внутренней  правдой, и  мастерством изложения.
Не один Соловьев в  60-х и  70-х  годах думал так  об  историческом значении
реформы (вспомним Погодина), но  одному Соловьеву удалось так  убедительно и
сильно  формулировать  свой  взгляд.  Петр --  подражатель старого движения,
знакомого Древней Руси. В его реформе и  направление, и средства не новы  --
они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только страшная энергия
Петра,  быстрота  и   резкость   преобразовательного  движения,  беззаветная
преданность идее, бескорыстное служение делу  до  самозабвения.  Ново только
то,  что внес  в  реформу личный гений,  личный характер Петра. Такая  точка
зрения  дала теперь  полное историческое  содержание мысли  об  органической
связи реформы Петра  с общим ходом русской жизни. Эта мысль,  как  я указал,
явилась  у нас  чисто  логическим  путем,  как  априорный  вывод  из  общего
исторического   созерцания  некоторых  ученых.  В  трудах   Соловьева   этот
исторический вывод получил твердое  основание;  реформа Петра, так  сказать,
конкретно связалась с предыдущими эпохами.
     Развивая  общее  наше  историческое  сознание,  идея   Соловьева   дала
направление   и  многим  частным  историческим  исследованиям.  Исторические
монографии   о  XVII   в.  и   времени  Петра  констатируют   теперь   связь
преобразований  с  предыдущими  эпохами и  в отдельных сферах  древнерусской
жизни. В результате таких монографий является всегда одинаковый  вывод,  что
Петр  непосредственно  продолжал начинания XVII в.  и оставался всегда верен
основным  началам  нашего государственного быта, как он  сложился  в XVII в.
Понимание этого века стало иным. Недалеко то время, когда эпоха первых царей
Романовых  представлялась временем общего кризиса  и разложения,  последними
минутами   тупого  застоя.   Теперь   представления   изменились:  XVII  век
представляется  веком   сильного  общественного  брожения,  когда  сознавали
потребность  перемен,  пробовали  вводить  перемены, спорили о  них,  искали
нового пути, угадывали, что этот  путь в сближении с Западом, и уже тянулись
к Западу.  Теперь ясно, что XVII  век подготовил почву  для реформы и самого
Петра  воспитал в  идее  реформы. Увлекаясь этой  точкой  зрения,  некоторые
исследователи  склонны   даже   преуменьшать   значение   самого   Петра   в
преобразованиях его эпохи и  представлять эти преобразования как "стихийный"
процесс, в котором сам Петр играл пассивную роль бессознательного фактора. У
П. Н. Милюкова в его трудах о петровской реформе ("Государственное хозяйство
России в первой четверти XVIII в.  и реформа  Петра В." и "Очерки по истории
русской  культуры") находим ту  мысль,  что  реформа  часто "из  вторых  рук
попадала в сознание преобразователя", бессильного удержать ход  дела в своем
распоряжении  и даже  понять  направление событий.  Нечего и  говорить,  что
такого   рода   взгляд   есть   крайность,   не   разделяемая   последующими
исследователями преобразований (Н. П. Павлов-Сильванский, "Проекты реформ  в
записках современников Петра В.").
     Итак, научное понимание Петра Великого  основывается на мысли, полнее и
справедливее всего высказанной Соловьевым. Наша наука успела связать Петра с
прошлым и объяснить необходимость его реформ. Факты его деятельности собраны
и  обследованы  в   нескольких   ученых   трудах.  Исторические   результаты
деятельности Петра, политической  и  преобразовательной, тоже  не  один  раз
указаны. Теперь мы можем изучить Петра вполне научно.
     Но если наша историческая наука пришла  к воззрению на Петра, более или
менее определенному и обоснованному, то в нашем обществе еще не выработалось
однообразного  и  прочного  отношения  к   его  преобразованиям.  В  текущей
литературе  и в  обществе  до  сих  пор  крайне разнообразно  судят о Петре.
Продолжаются  время   от   времени   немного  запоздалые  споры  о   степени
национальности и необходимости Петровых реформ; подымается довольно праздный
вопрос о том, полезна  или  вредна была  реформа Петра в  ее  целом. Все эти
мнения,  в  сущности,  являются   видоизмененными   отголосками  исторически
слагавшихся   воззрений   на   Петра,   которые   я   старался   изложить  в
хронологической последовательности.
     Если мы еще раз мысленно переберем все старые и новые взгляды на Петра,
то легко заметить, как разнообразны они не только по содержанию, но и по тем
основаниям, из которых  вытекали. Современники  и ближайшее потомство Петра,
лично задетые реформой,  судили  о  нем неспокойно: в  основании  их отзывов
лежало  чувство  или  крайней  любви,  или  ненависти.  Чувство  столько  же
руководило и теми людьми  XVIII в., которые, как Щербатов, грустно  смотрели
на развращение современных нравов и  считали его плохим  результатом  резкой
реформы.  Все  это -- оценки скорее всего публицистического  характера. Но в
основе карамзинского взгляда лежало уже отвлеченное моральное чувство: ставя
Ивана  III  выше  Петра,  он  насильственные  приемы  Петра  при  проведении
преобразований осуждал с высоты моральной философии. В воззрениях западников
и  славянофилов  наблюдаем  опять новое основание --  отвлеченное  мышление,
метафизический синтез. Для них  Петр  менее -- историческое лицо  и более --
отвлеченное  понятие. Петр -- как  бы логическая  посылка, от  которой можно
идти к тем или другим  философским заключениям о русской истории. От влияния
метафизики  не свободны  и  первые  шаги исследователей историко-юридической
школы;
     но фактическое изучение  нашей истории, которое производилось ими очень
добросовестно,  дало  нашим  ученым  возможность  избавиться  от  предвзятых
доктрин. Руководимые фактами, стремясь к строго научному выводу, они создали
научное  отношение  к  эпохе Петра  Великого. Это  научное отношение  будет,
конечно, далее развиваться в нашей науке. Но уже теперь плодом  его является
возможность основательно и свободно судить о Петре. Его личность не оторвана
от  родной  его  почвы,  он  для нас  уже  не  Бог  и не  антихрист,  он  --
определенное  лицо,  с  громадными  силами,  с  высокими   достоинствами,  с
человеческими слабостями и недостатками. Мы теперь вполне понимаем, что  его
личность и пороки  -- продукт его времени, а его деятельность и исторические
заслуги -- дело вечности.


     Положение московской политики и жизни в конце XVII века
     Теперь  нам следует уяснить себе, что застал и с чего должен был начать
Петр  Великий. Иначе говоря, следует ознакомиться  с  положением  московской
политики и жизни  в конце XVII в. Однако общий обзор этого положения  завлек
бы  нас очень далеко. Не все подробности допетровской эпохи имеют  для нас к
тому же одинаковую важность:
     мы  интересуемся  лишь  тем,  что относится  к государствен ной реформе
Петра. Поэтому  наш обзор XVII в. мы должны приноровить к таким рубрикам, на
какие  мы потом по  делим  различные факты  деятельности Петра.  Нетрудно за
метить,  что  главных сторон его деятельности две:  1) он  дал  России новое
политическое  положение в среде европейских государств и  2)  реформировал в
большей или меньшей степени государственное устройство и управление. По этим
рубрикам и рассмотрим кратко факты XVII в.
     1) Внешняя политика Москвы до Петра руководилась не  случаем, а  весьма
древней  исторической традицией. Еще в XIII в.  создались те обстоятельства,
которые  направляли г, течение  многих веков  и внешние  стремления русского
племени  и  государства,  и  их внутреннюю организацию.  Вначале XIII в.  на
восточных  берегах Балтийского  моря  появляются немцы; они теснят литовские
племена, а вместе с тем становятся  врагами и для Руси (Псков и Новгород). В
то же время начинается и движение шведов на  Русь. Пол влиянием опасности от
немцев племена литовские организуются политически и,  соединенные Миндовгом,
выступают на сцену  истории  как враждебное Руси княжество. Литва  подчиняет
себе юго-запад Руси и грозит ее северо-востоку. На юго-востоке в то же время
образуется Золотая Орда, и ее иго  начинает  тяготеть  над  северо-восточной
Русью. Таким образом, почти  одновременно, с трех сторон великорусское племя
было окружено врагами, действовавшими наступательно. Главной задачей племени
стала поэтому самозащита, борьба не за свободу (она была отнята татарами), а
за  историческое  существование,  за целость племени и религии.  Эта  борьба
продолжалась сотни лет. Благодаря ей племя должно было принять чисто военную
государственную  организацию  и  постоянно  воевать  "на  три  фронта",  как
выразился один исследователь.
     Эта борьба и направляла всю внешнюю политику Московского государства, с
его  начала до конца, до Петра Великого. Можно сказать, что много содержания
эта  политика  не  имела:  с  ближайшими  соседями  Москва ведет  постоянную
традиционную борьбу,  в сношениях же  с дальними европейскими  странами ищет
увеличения средств для этой борьбы. Ко времени Петра борьба  эта привела уже
Русь  к  громадным  политическим успехам,  но  задача  -- достижение  полной
безопасности и естественных границ -- еще не была выполнена.  По отношению к
различным врагам достигнуты были неодинаковые успехи.
     Татары с  XIII  в. в  качестве  полных господ  владели  северовосточной
Русью. Но их отношение к покоренной Руси  и явное отсутствие (вопреки мнению
некоторых ученых) сильного непосредственного гнета позволяли Руси крепнуть и
сливаться   в  одно  могущественное  государство.  Впервые  это  государство
попробовало  восстать на татар на Куликовом поле (1380), и  попытка,  будучи
удачной, подняла национальное самосознание  Руси и содействовала дальнейшему
усилению Москвы. Параллельно этому усилению шло  внутреннее разложение Орлы.
Она  слабела,  и  Москве  не  нужно  было  второй Куликовской  битвы,  чтобы
свергнуть иго  (1480) Орда распалась, ига  не стало: но борьба с татарами за
целость  границ  и  безопасность  жителей  продолжалась.  Вместо  одной Орды
появилось несколько, хотя и более слабых, чем прежняя. Москве нужно было  их
покорить, чтобы  достичь  своей безопасности. И  пот Иван  Грозный  покоряет
Казанскую и Астраханскую орды  (1552--1556),  Его советники желают, чтобы он
покорил и  Крымскую. Но ум Грозного понимал, что  Москве не сладить с Крымом
(так же  думал и талантливый Стефан  Баторий,  когда стал  королем  Польши).
Москву  от Крыма  отделяли  труднопроходимые  степи; кроме  того,  Крым  был
подчинен сильной тогда Турции, с которой воевать боялись не одна Москва. Вот
почему  Крымская  Орда  жила до  конца XVIII в. В  XVII в., после  Грозного,
Москва вела  с Крымом беспрерывную пограничную  войну (подробности ее  очень
любопытны) и каждое лето готовила войска на  южных своих границах для защиты
от татарских набегов. Но  кроме оборонительных мер Москва действовала против
Крыма и тем, что все более и более занимала южную степь своими  крепостями и
людьми.  Она,  таким образом,  наступала на  татар.  Развитие казачества  на
нижнем Дону  в XVI I  в. создало для Москвы новую боевую силу; уже  в первой
половине XVII в. казаки взяли турецко-татарскую крепость Азов, но  не смогли
удержать ее за собой. Присоединение Малороссии еще более подвинуло Москву  к
Крыму,  и  в  самом  конце XVII в.  (1687--1689) московские  войска  впервые
предпринимают походы  на  самый  Крым.  Однако удачи еще не  было  -- мешала
степь.  На этом  и  остановилась московская  политика  перед  Петром. Стефан
Баторий в XVI  в. думал,  а казаки в XVII  в. делом доказали, что  Азов  был
слабейшим пунктом  татар и турок, их повелителей,  на  юге  нынешней России;
Петр, своими глазами  уже видевший неудачный исход походов на  Крым князя В.
В. Голицына, направил свои силы не  на  Крым, а  на Азов. Стало  быть,  Петр
продолжал традиционную политику Москвы. В  отношении  татар Москва  достигла
больших успехов до Петра. Петр же ими воспользовался.
     Литва  в  первые  два  века  своего  существования  (до смерти Витовта)
энергично наступала на Русь и завладела массой русских земель, отчего и сама
получила характер государства, по населению и культуре более всего русского.
В исходе XIV в.  она  была династически соединена  с Польшей, и  результатом
соединения явилось сильное польско-католическое влияние. Протест против него
русско-православного населения повел к внутренней борьбе в Литве. Эта борьба
ослабила  Литву,  но  не  устранила польского  влияния,  которое  в  XVI  в.
восторжествовало:  Литва  стала  нераздельной  частью  Польши  (1569 г.). До
Витовта Москва  уступала  Литве,  а  после  него  вскоре  роли переменились:
сильные московские государи  Иван  III  и Василий  III начинают отбирать  от
Литвы русские  области  и заявляют притязание на все русские земли,  которые
принадлежали  Литве.  Москва,  таким  образом,   не  без  успеха  перешла  в
наступление  против  Литвы.  Но  окончательное соединение  в  XVI в. Литвы с
Польшей поставило против Москвы и Польщу.  Соединенным  их  силам Москва при
Иване Грозном должна была уступить: борьба Ивана против Стефана Батория была
неудачна.  Еще хуже для  Москвы было  время московской смуты начала XVII в.,
когда  поляки  владели  самой  Москвой.  Но  когда  их  оттуда  вытеснили  и
Московское государство оправилось  от смуты, оно в  половине XVII в. (с 1654
г.)  начинает  старую  борьбу за русские,  подчиненные  Польше  земли;  царь
Алексей  Михайлович принимает в подданство  Малороссию, ведет  необыкновенно
трудную войну  за нее  и оканчивает  блестящей победой. Ослабевшая  Польша и
после  царя  Алексея продолжает  уступать Москве:  миром 1686 г.  она отдает
Москве навеки то, что временно уступила царю Алексею Михайловичу. Отношения,
созданные этим миром 1686  г.,  унаследовал Петр;  при нем ясно политическое
преобладание России над Польшей, но  историческая  задача -- освобождение от
Польши русских земель -- не  закончена  ни до него, ни при нем. Она передана
XVIII веку.
     Немцы и шведы отняли от Литвы и Руси восточные берега Балтийского моря.
Хотя Новгород и владел берегом Финского залива, но, не имея удобных гаваней,
зависел в своей западной торговле от  немцев. Подчинив Новгород и наследовав
все его политические отношения, Москва  почувствовала зависимость от немцев:
хотя она прогнала ганзейских купцов и уничтожила их торговлю на Руси, однако
зависимость осталась, торговое влияние перешло к ливонским купцам. Преследуя
свои  торговые  выгоды,  Ливония враждебно  относилась  к  русской торговле.
Враждебна  она  была  вообще к Руси  как  к  сильной и  опасной соседке. Она
старалась поставить крепкую стену между Русью и  Западной Европой, зная, что
усвоение  Русью  образованности  удвоит  ее политические  силы.  Но  и  Русь
понимала  это значение западной образованности  и знала, что лучший путь для
сближения с Западом  -- Балтийское море (Белое море лишено большого значения
в этом  отношении благодаря географическим условиям). В XVI в. Иван Грозный,
пользуясь  внутренней слабостью  Ливонии,  объявил  ей войну  с  ясной целью
завладеть берегами моря.
     Ливония не выдержала войны и распалась, часть ее отдалась Польше, часть
Швеции. Иван Грозный  не мог  вынести борьбы с  этими державами и потерял не
только завоевания, но и  свои города (1582-- 1583). Эти города  вернул Борис
Годунов, но в смутное время они  снова были заняты шведами и, по договору со
шведами  1617  г.,   Московское  государство  было  совершенно  отрезано  от
Балтийского моря. Этим,  как сказано выше,  гордился король Густав Адольф. В
XVII  в. сперва слабая,  а  потом занятая  войнами  с Польшей Русь не  могла
сделать решительного шага к Балтийскому морю. Однако  мысль  о необходимости
этого шага  не умирала, а была передана Петру, который и воплотил ее в дело.
В этом отношении Петр считал себя прямым преемником Грозного.
     Наш  краткий обзор внешней политики Московского государства показывает,
что, преследуя исконные свои задачи,  эта политика ко  времени Петра сделала
большие, но  неравномерные  успехи. Более успешно  направлялась  она  против
татар, но  менее  успешно -- против шведов,  наследовавших немцам на берегах
Балтийского моря.  Конечного разрешения своих задач Москва не достигла. Атак
как эти задачи  были  не  случайными затеями того  или другого политического
деятеля, а  насущными  потребностями нашего  племени,  вытекшими из  вековых
условий его жизни,  то они и при Петре требовали  своего конечного решения с
такой же силой, как и до него. Вот почему Петр и обратил большое внимание на
эти задачи. Далее мы увидим, что наибольшее усилие он  употребил именно там,
где наименее успешно действовали до него, т.е. в борьбе за Балтийское море.
     2.   В  государственное  устройство  и  управление  XVII  в.  Петр,  по
общепринятому  мнению, внес своей деятельностью существенные  изменения. При
ознакомлении  с  особенностями  этого  устройства   до  Петра   вы  выносите
представление о Московском государстве как о таком, в котором единодержавная
власть государя достигла неограниченной  полноты прав. Группируя все отрасли
управления  непосредственно вокруг  себя, эта  власть создала весьма сильную
централизацию управления,  возлагая все важнейшие его функции  на московские
учреждения  (приказы  и  думу  Боярскую).  Однако  при  такой  централизации
управление  не было приведено  в  стройную систему  прочных учреждений и  не
совершалось на основании каких-либо неизменных законоположений. Применяясь к
удобствам   чисто  случайным  и  внешним,  государи   управляли   Московским
государством   по  так  называемой   "системе  поручений".  Они   передавали
какой-либо круг дел  непосредственно в ведение доверенного  лица;  смотря по
своим  способностям,  это лицо могло совместить под своей властью  несколько
ведомств Самое ведомство создавалось случайно:
     в  одном  ведомстве  сталкивались  самые  разнородные  дела,  с  другой
стороны,  разные ведомства, друг другу не подчиненные, ведали один  и тот же
предмет управления.  Такое  смешение ведомств сложилось  исторически и  было
обусловлено  именно этой системой поручений.  Не будучи  связаны  в стройную
систему,  все  ведомства очень  легко  поддавались  изменениям  и  часто  их
вызывали  (очерк  московского управления см. у Владимирского-Буданова "Обзор
истории русского права" и у А. Д. Градовского "Высшая администрация в России
и генерал-прокуроры"). Строгого разграничения функций не было и в отношениях
церкви  и государства: государственная  власть  часто  действовала  в  сфере
церковного управления  как помощница иерархии;  в  свою  очередь,  церковная
администрация ведала некоторые  разряды  светских лиц, а церковный суд часто
ведал дела светского характера. Однако такая путаница ведомств  и отсутствие
цельных и прочных  учреждений не  может считаться признаком государственного
разложения:
     "Система централизационная может обойтись  без прочных  институтов; она
может,  подобно Москве,  держаться  системой  поручений.  В  государственном
управлении  не будет  единства,  контроля,  отношения будут запутаны, но она
будет  существовать,  сильная своей  близостью к верховной  власти"  (А.  Д.
Градовский, "Высш. адм. в России", 14).
     Таково   было  положение  управления.  Всматриваясь  в  основные  черты
общественного  строя  XVII  в.,   мы  заметим,  что  при  полном  отсутствии
воинственных вкусов общество московское тем  не менее усвоило  себе воинскую
организацию. Высшие классы его представляли собой государственное ополчение:
каждый  дворянин  был обязан  участвовать  в  нем. Средние слои общества  --
посадские люди -- несли  некоторые  военные повинности, но главнее всего  --
денежную повинность,  "тягло", предназначаемое на  покрытие военных издержек
государства.  Низшие классы -- крестьянство  --  частью участвовали в тягле,
частью личным  трудом обеспечивали экономическое положение Дворянства и  тем
давали ему возможность нести государственную службу. Каждое сословие,  таким
образом,  определяло свое государственное  положение  тем или  другим  видом
государственной повинности, а не составом своих прав (отсюда и вопрос о том,
можно  ли древне-русские  общественные  классы считать сословиями). Гарантий
исправного отбывания повинностей государственная власть  искала в целом ряде
стеснительных  мер  по отношению  к  тому  или  другому сословию.  Эти  меры
известны под общим термином "крепости", или "прикрепления".  Дворянство было
прикреплено  к службе,  а  по службе  --  к  тому  городу,  в уезде которого
находилась земля дворянина. Посадское городское население было прикреплено к
тяглу  (подати),  а  по тяглу -- к той общине, вместе с  которой  посадскому
приходилось  платить. Крестьяне были прикреплены к  земле, с которой платили
подать, и к  лицу землевладельца, которому  служили личным трудом. Благодаря
этому  прикреплению  к  государственным   повинностям  организация  сословий
направлена  была  в  государственных  интересах.  Местные  сословные  союзы,
городские и  сельские податные общины имели  финансовый характер: весь смысл
их существования  сводился  к разверстке податей между  членами  общин  и  к
круговой  поруке  в  их уплате. Дворянство  же  в  своих  местных  городских
обществах не  имело  почти совсем внутренней организации.  Лишь изредка, как
остатки учреждений XVI  в.,  встречались  общины  с  полным самоуправлением.
Таким образом, можно сказать, что в XVII в. в Московском государстве не было
самостоятельных  общественных  союзов,   не  обусловленных  государственными
повинностями.
     Таковы те отличительные черты, которые выступают при  первом знакомстве
с  Московским государством в XVII в. Если мы в системе ознакомимся с фактами
государственного  устройства  и  управления  того  времени, то получим такую
схему:   во  главе   государства  стоит  государь,  лицо  которого  является
источником всякой  власти --  законодательной, судебной и исполнительной. Он
считается и верховным покровителем церкви. Церковный собор 1666 -- 1667  гг.
прямо признал главенство  власти государевой  над властью  патриаршей.  Если
иногда и кажется, что власть патриарха стоит рядом с верховной, как было при
патриархе  Филарете и патриархе Никоне, то  это  историческая  случайность и
следствие благоволения  государя  к  патриарху.  Наделе  московские государи
пользуются безусловным самодержавием, но законодательство еще  не определяет
существа их власти до самой эпохи Петра.
     Рядом  с  верховной властью  до второй половины XVII  в. стояли Земские
соборы, являвшие собой совет представителей всей земли. Исторические условия
русской  жизни ставили государственную власть в XVII в.  в тесное единение с
представителями  земщины.  Патриархальный  оттенок  государственного  строя,
сохранявшийся в  XVII  в., лишает возможности  точно определить  юридический
характер  наших  представительных   собраний:  они  одинаково  далеки  и  от
ограничительных,  и  от  совещательных  собраний  на  Западе.  Авторитет  их
постановлений  вполне   сливался   с   авторитетом  верховной   власти;   их
постановления  в  безгосударное время (начало  XVII в.) имели силу закона, а
при  государях получали  такую силу  согласием  государя.  Необходимо только
заметить, что название Земских соборов "общеземскими" или "всесословными" не
всегда  точно:  они  и составом,  и  деятельностью не отражали  в  себе всех
классов  общества.  Крестьянство  бывало на них чрезвычайно  редким  гостем,
податные  классы   представлялись   менее  полно,   чем   высшие   служилые.
Деятельность соборов никогда не преследовала  узких сословных интересов и не
была  эгоистична,  но  силой исторических обстоятельств приводила  к лучшему
обеспечению интересов  средних слоев общества (дворян и  посадских), которые
составляли  в  тот   момент  главную   политическую  силу   страны.   Соборы
прекратились задолго до  Петра (с 1653  г. их не видно;  в 1682 г. были  две
сословных комиссии земских представителей, но  они  не соединились в собор).
Стало  быть, нельзя причины их прекращения видеть в Петре,  как  это  делают
некоторые писатели.
     Земские соборы были случайным, экстренным органом, помогавшим верховной
власти  в  деле управления. Таким  же, но  постоянным  органом была Боярская
дума. Историки этого учреждения отмечают несколько  моментов  в историческом
развитии Боярской  думы.  В  XV и  XVI вв., как доказывает В. О. Ключевский,
дума стала оплотом политических притязаний, возникших в  московском боярстве
в то  время, когда в это боярство вошла масса удельных князей, перешедших на
службу  к  московскому  князю.  Эти  князья  полагали,  что  в  силу  своего
происхождения   и   прежних   прав   самостоятельной    власти   они   могут
соправительствовать с московскими государями. Однако эти последние не стояли
на такой  точке зрения и понимали  служилых князей, как  своих простых слуг.
Вследствие этого между боярством и московскими государями произошел в XVI в.
ряд  недоразумений,  завершившихся  казнями Ивана  Грозного.  Однако  и  при
Грозном боярство составляло строго аристократический класс, наполнявший думу
почти  исключительно  своими  членами.  Но  вследствие  гонения  Ивана  IV и
последующего  смутного времени  княжеское  боярство  вымерло  (Мстиславские,
Шуйские,  Бельские  и  др.), частью  же  обеднело  и  сошло  в  низшие  слои
придворной  знати (Хованские, отчасти Голицыны, Ростовские и др.). Вместе  с
тем стали по личным заслугам  и качествам возвышаться и  неродовитые люди. В
XVII  в., таким образом, правящий класс стал более демократическим.  И  дума
Боярская в это время  не наполнена только родовитейшими  людьми, но состоит,
по  выражению  Ключевского,  "из  старших  членов  боярских  фамилий  и   из
выслужившихся приказных дельцов".  В XVI  в.  дума была политическим органом
притязательного  боярства,  в XVII  в.  она стала главным  правительственным
учреждением, простым советом государя. Этот боярский совет ведал все стороны
государственной  жизни:  вырабатывал  законодательные формы,  являлся высшей
инстанцией  судебной и  центральным административным  учреждением,  наконец,
ведал все  дипломатические сношения. В  XVII  в. судебная  деятельность думы
была  сосредоточена  в  особой думской  комиссии,  которая  носила  название
Расправной палаты и  состояла  из  членов думы.  Кроме  этой палаты,  других
постоянных  комиссий  или департаментов дума не  имела, а  все дела решала в
общих заседаниях. Как ни изменялся сословный состав думы в  XVI и  XVII вв.,
ее  чиновный состав был неизменен. Члены думы  делились на  два разряда лиц:
более аристократический, или боярство,  и более  демократический, или думных
людей. Боярство делилось на два чина -- бояр и окольничьих, думные люди тоже
на два
     -- думных дворян и  думных дьяков. Эти четыре чина  были высшими чинами
Московского государства. С  таким составом и  характером  деятельности  дума
дожила  до времени  Петра и действовала как главная пружина управления еще в
первые годы его царствования.
     Думе были подчинены органы центрального управления
     -- приказы.  Число  их не  было  постоянным (от  40  до  50), системы в
распределении ведомств не  соблюдалось,  поэтому  однородные  дела  ведались
различными приказами, и редкие  приказы простирали  свою деятельность на все
государство.  Ведомство   каждого  приказа  создавалось  довольно   случайно
вследствие исторически создавшейся потребности в  новом  органе. В основании
ведомства приказа полагались поэтому разнообразные предметы управления. Одни
приказы ведали во всех отношениях известную местность государства (Сибирский
приказ,  Костромская четь и др.); другие ведали известный разряд лиц (Приказ
холопий --  холопов,  Стрелецкий  -- стрелецкое  войско  и т.  д.);  третьи,
наконец, заведовали определенным родом дел (Разбойный -- уголовной юстицией,
приказ Большой казны  -- финансами, Разрядный -- военными делами, Посольский
-- дипломатическими сношениями и т. д.). Рядом  с крупными приказами  (вроде
упомянутых)    стояли    мелкие,    вроде    Аптекарского    --    ведавшего
придворно-медицинскую   часть,   Каменного  --  наблюдавшего   за  каменными
постройками. Наконец, одинаковым  устройством  с  приказами  пользовались те
дворцовые учреждения, которые носили характер домашних хозяйственных  контор
государевой  семьи  (мастерские  палаты, панихидный приказ).  Вся эта  масса
разнородных  спутанных  приказов   тяготила  уже   в   XVII  в.   московское
правительство.  Оно  стремилось  упорядочить и  упростить  свое  центральное
управление  и достигало этого отчасти  двумя путями: соединением  однородных
приказов  и  подчинением  нескольких   мелких  одному   крупному.  При  этих
соединениях  отдельные приказы, однако,  сохранили  свою  особую  внутреннюю
организацию,   и  соединение   имело,  таким   образом,   внешний  характер.
Организация всех приказов была приблизительно  одинакова.  Они  состояли  из
присутствия и канцелярии. Присутствие состояло из  начальника приказа (часто
члена  думы) и  "товарищей". Они  назывались судьями  и были подчиненными по
отношению  к начальнику, поэтому, будучи  по форме  коллегиальным, приказное
присутствие на деле таковым не было:
     дела решались не большинством присутствующих, а по усмотрению старшего.
В мелких  приказах не было и коллегиальной формы: дела ведал один начальник,
без товарища. Канцелярия состояла из подьячих под начальством дьяков;
     численность и тех и других зависела от размеров приказной деятельности.
     В зависимости от приказов была вся волостная администрация. В  XVII  в.
выработался, наконец, в Московском  государстве  однообразный  тип  местного
управления -- воеводское  управление.  В городах и их уездах назначаемые  из
московских  приказов  (почему  местное  управление и  называлось  приказным)
воеводы  совмещали  в  своем  лице  и  военную,  и  гражданскую  власть. Они
являлись, как гражданская власть, и администраторами, и судьями. Все стороны
местной жизни подлежали их ведению.
     Воеводы имели свою канцелярию ("Приказная изба") и, если ведали большой
город и уезд,  то  имели "товарищей" в виде  "меньших", "вторых" воевод  или
дьяков.  Руководствуясь инструкцией  приказа,  воевода  пользовался  большой
властью в  своем городе и в то же время вполне зависел от приказа.  Следя за
деятельностью воевод  в XVII в.,  можно сказать, что к концу века их  власть
росла  по  отношению  к   населению,  и  круг   деятельности   увеличивался.
Правительственный  элемент в областях, таким образом, приобретал все  больше
значения; установленное же в  XVI в.  самоуправление суживалось все  более и
более; но  отношения приказного управления и земских властей в течение всего
XVII века оставались неупорядоченными, и эта  задача внесения порядка выпала
на долю уже Петра.
     Население  принимало  участие в  местном управлении следующим  образом.
Во-первых, оно из  тяглых слоев  своих поставляло выборных  людей  в  полное
распоряжение  администрации  в  качестве ее помощников  для  сбора  казенных
доходов (голова  и целовальники таможенные, кабацкие и  др.). Во-вторых, все
классы  населения  известного   уезда  выбирали  "губного  старосту"  и  его
помощников   для   ограждения   безопасности   и   преследования   уголовных
преступлений в уезде. Выбранный и  обеспечиваемый земщиной, губной  староста
поступал  под  начальство  какого-либо  московского  приказа,  исполнял  его
инструкции, был обязан отчетом и ответственностью приказу, а не избирателям.
Все это делало его из власти земской властью правительственной, сообщало ему
одинаковый характер  с  воеводой.  Московское  правительство  даже  заменяло
иногда воевод  губными старостами, возлагая на  них все обязанности  воеводы
(1661--1679). Институт губных старост распространен был во всем государстве,
существуя  рядом  с  воеводским  управлением,  и  дожил  до  времени  Петра.
В-третьих, податные общины Московского государства для сбора  податей  и для
заведования своими  хозяйственными делами выбирали  земских  "старост".  Это
самоуправление существовало во всех общинах на пространстве всего XVII века.
Сначала  оно соединяло вместе и городских  и  сельских податных людей,  но к
концу  XVII  в. заметно отделение  городских (посадских) общин  от  сельских
(крестьянских).  Это  финансовое самоуправление находилось  под контролем  и
воевод,  и приказов. В-четвертых,  наконец, со времени Ивана  IV и  до конца
XVII в.  в некоторых  местностях (северных, по  преимуществу)  отсутствовало
приказное  управление  и   заменялось  полным  самоуправлением.   Во   главе
управления в этих  местностях стояли  "излюбленные головы",  иначе  "земские
судьи" с помощниками (сотскими, пятидесятскими и т. д.);
     их  ведению подлежали  суд,  администрация  и  финансы в округе.  Таких
самоуправляющихся округов в XVII в. было очень немного,  а  в конце века они
стали и совсем редкими  архаизмами. Приказное управление вытеснило эту форму
самоуправления  из  уездов  и  кое-где  терпело  в  мелких  общинах  на  так
называемых черных землях.
     В  таком  виде представляются  нам формы  московского  управления перед
началом  реформы  Петра.  Для  того чтобы  закончить  обзор государственного
устройства и управления, следует еще сказать несколько слов о сословиях XVII
в.
     Дворянство допетровской эпохи представляется обыкновенно как класс лиц,
обязанных  государству   личной  (по   преимуществу,   военной)   службой  и
обеспеченных  за  это  государственной  землей  в  виде  больших  или  малых
поместий. Земельное хозяйство дворянина было построено  на труде  за висимых
от  него крестьян. Находясь в такой политической и экономической обстановке,
дворянство в XVII в. достигает ряда улучшений в своем быте. С одной стороны,
с вымиранием и упадком старого боярства верхним слоям дворянства открывается
доступ к  высшим государственным  должностям.  Во второй  половине  XVII  в.
многие  первостепенные правительственные  лица  выходят  из  рядов  простого
дворянства  (Ордин-Нащокин).  С  другой   стороны,  экономическое  положение
дворянства  лучше   обеспечивается:   законодательным   путем   крестьянство
окончательно  прикрепляется  к  земле  и  лицу   землевладельца.  (Уложением
крестьяне прикрепляются окончательно  к  земле; в 60-х годах XVII  в.  побег
крестьянина считается преступлением и за  него назначается законная кара,  а
практика в  течение  всего  XVII  века развивает  обычай, показывающий,  что
крестьянин прикреплен не только к земле, но и к  лицу владельца; этот обычай
-- продажа  крестьян без  земли).  Вместе с  тем  права дворян  на  поместья
постоянно   растут,   расширяется  право  распоряжения  поместьем,  поместье
делается  наследственным  владением  и  очень  сближается  с  наследственной
собственностью дворян  -- вотчиной. Наконец, военная служба  перестает  быть
исключительно  повинностью дворян, образуется солдатское войско (рейтарские,
драгунские и солдатские полки),  состоящие из иностранцев  и  русских  людей
низших классов,  в этом  войске дворяне являются офицерами,  и этим  войском
часто заменяются дворянские ополчения. Петр Великий уже застает дворянство в
качестве высшего класса  русского общества,  из которого выходит весь состав
высшей и  низшей  администрации.  Прежний же высший класс -- боярство --  не
дожил до Петра в старом родовитом составе и правительственном значении.
     Городское   население,  в  качестве  особого  замкнутого  общественного
класса,  было   сформировано  только  Уложением.   Состоя  из   торговых   и
промышленных людей,  этот класс возбуждал правительственные заботы во второй
половине  XVII в.  Правительство  старалось о  развитии  русской  торговли и
промыслов.  Идеи  меркантилизма,  господствовавшие  в  то  время на  Западе,
появились у  нас:  Ордин-Нащокин  без  сомнения  был  знаком с ними,  и  это
отразилось  в  Новоторговом  уставе  1667  г.,  который,  заключая   в  себе
законодательство о  торговле и торговом классе, выказывал  высокое понятие о
торговле  как  факторе  общественного благосостояния.  Но  развитию  русской
внешней торговли  мешало отсутствие  собственных гаваней, удобных сухопутных
дорог  и  конкуренция  иностранных  купцов,  которой  не  могли  выдерживать
русские. Промышленность же и внутренняя торговля в русских городах  не могла
развиваться   успешно,   потому   что  главные  потребители  --  достаточные
дворянские классы -- или группировались в центре государства,  в Москве, или
были  рассеяны  по  своим усадьбам и  там  сами  производили все необходимое
трудом и умением своих крестьян и холопов. Поэтому  городская жизнь не могла
быть развита,  городское население не  могло  быть многочисленно.  Только на
севере государства (на  Волге и на дороге к Архангельскому порту)  встречаем
богатые города как исключение.
     Крестьянство, как уже  было сказано,  к  концу  XVII  в. стало в полную
зависимость от лица землевладельца.  По отношению к последним оно  мало  чем
отличалось  от холопов в  смысле подчиненности,  но  государство  продолжало
видеть в крестьянах общественный класс и облагало их податью. В то же  время
государство  стремилось  и  холопов  ввести  в  государственное  тягло  и на
некоторые их разряды налагало государственные  платежи. А владельцы  холопов
стали  устраивать своих холопов  на пашне и давали  им во владение дворы. На
деле в конце XVII  в.  и крестьяне владельческие, и  холопы  представляли из
себя  зависимость  землевладельцев,   обложенных  государственной   податью.
Разница  была  только в  юридической  форме  зависимости тех и других от  их
владельцев.  Так, еще до  Петра произошло полное  сближение  крестьянства  с
холопством.  Но  крестьяне,  жившие  на  дворцовых  (государевых)  и  черных
(государственных) землях, были далеки от такого сближения:
     они  составляли  класс полноправных  граждан, хотя и у  них  каждый был
прикреплен к своей общине.


     Время Петра Великого
     Детство и отрочество Петра (1672-1689)
     Первые годы. Изучение  первых лет жизни  Петра имеет большую важность в
том  отношении, что позволяет нам понять, в какой обстановке развивался  его
характер,  какие  впечатления вынес  Петр  из  своего детства, как  шла  его
умственная жизнь, какое отношение  сложилось в нем к среде, его воспитавшей.
Существует  мнение,  что  бурное   детство  было  причиной  всех  дальнейших
резкостей  в  поведении  Петра  и  вызвало в  нем жгучее  озлобление  против
старины, стоявшей помехой на его дороге. Далее мы увидим, что  в этом мнении
много правды. Сам Петр иногда с горечью отзывался о своих детских годах.
     Петр был младшим сыном царя Алексея Михайловича. Царь Алексей был женат
два раза: в  первый раз на  Марье  Ильиничне  Милославской  (1648--1669), во
второй --  на Наталье Кирилловне Нарышкиной (с  1671 г.). От первого брака у
него было 13  детей.  Многие из них  умерли еще при жизни отца, и из сыновей
только Федор и Иван его  пережили.  Оба они были болезненными: у Федора была
цинга,  Иван страдал глазами,  заикался, был слаб телом  и  рассудком.  Быть
может, мысль остаться без наследников побудила царя  Алексея спешить  вторым
браком. Свою  вторую жену  Наталью Кирилловну царь встретил в доме  Артамона
Сергеевича   Матвеева,   где   она  росла  и   воспитывалась   в  обстановке
реформационной. Увлекшись красивой и  умной девушкой,  царь  обещал найти ей
жениха и скоро сам присватался к ней. В 1672 г. 30 мая у них родился крепкий
и  здоровый мальчик, нареченный  Петром.  Рождение его окружено роем легенд,
неизвестно когда развившихся. Говорили, что Симеон Полоцкий предсказывал еще
до  рождения Петра его великую  будущность; что юродивый заранее  определил,
сколько  он проживет; что  в церкви  дьякон, не зная еще о рождении Петра, в
минуту его рождения возгласил о его здравии и т.д.
     Царь Алексей был  очень рад рождению сына. Рады были и родственники его
молодой жены, Матвеев и семья  Нарышкиных. Незнатные до тех пор дворяне (про
Наталью Кирилловну ее  враги говорили, что прежде, чем стать царицей, она "в
лаптях ходила"), Нарышкины с  женитьбой царя приблизились ко двору  и  стали
играть  немалую  роль  в  придворной  жизни.  Их возвышение  было  враждебно
встречено родственниками  царя по первой его жене -- Милославскими. Рождение
Петра увеличило  эту вражду первой и  второй семей царя и сообщило ей  новый
характер.  Для Милославских рождение  Петра  не могло быть праздником, и вот
почему: хотя  наследником престола  всегда считался, а с 1674  г. официально
был объявлен царевич Федор, тем не менее при болезненности его и  Ивана Петр
мог  иметь  надежду  на  престол.   Если  бы   царствовал  Федор  или  Иван,
политическое  влияние всецело принадлежало бы их родне -- Милославским; если
бы престол перешел к Петру, опека  над  ним и влияние надела принадлежали бы
матери  Петра  и Нарышкиным.  Благодаря  такому  положению  обстоятельств  с
рождением  Петра  семейный  разлад  Милославских и  Нарышкиных  терял  узкий
семейный характер и получил более широкое политическое значение.
     Отсутствие  родственной   любви   и  неприязнь  между  Милославскими  и
Нарышкиными существовала  и  при  жизни царя  Алексея;  но он  сдерживал эту
неприязнь своим личным авторитетом, хотя уверенно можно  сказать, что и  его
авторитет не мог примирить враждующие  стороны. При полной противоположности
интересов  родня  царя расходилась  и взглядами, и воспитанием. Старшие дети
царя  (особенно Федор и четвертая  дочь Софья) получили  блестящее  по  тому
времени воспитание  под руководством С. Полоцкого.  В этом  воспитании силен
был   элемент  церковный,   действовало  польское   влияние,   заметное   на
южно-русских монахах.  Напротив, Нарышкина вышла из такой  среды (Матвеевы),
которая  при  отсутствии богословского  направления впитала в  себя  влияние
западноевропейской культуры. Это различие направлений могло только усиливать
вражду. Столкновение было неизбежно.
     В январе 1676 г. умер  царь Алексей. Ему было только 47 лет; его ранней
смерти  нельзя  было  предусмотреть.  Поэтому  обе   семейные  партии   были
застигнуты катастрофой врасплох. На престол вступил 14-летний Федор, но дела
некоторое  время оставались в руках Матвеева: царствовал представитель одной
семейной партии, управлял представитель другой.  Так случилось потому, что в
последние годы царя Алексея родственники его второй жены были ближе к царю и
делам, чем  Милославские. Однако скоро  Милославские  взяли верх;  интригами
способнейшего  из Милославских,  Ивана Михайловича,  и влиятельного  боярина
Богдана Матвеевича Хитрово Матвеев был удален в далекую ссылку (Пустозерск).
Делами  завладели Милославские; но при дворе кроме Милославских и Нарышкиных
образовалась третья партия.  Под  руководством старых  бояр Хитрово  и  Юрия
Алексеевича  Долгорукого  некоторые  лица  с  боярином  Иваном  Максимовичем
Языковым во главе завладели симпатией  царя Федора и отстранили от  него все
другие  влияния.  Потеряв   надежду  видеть  потомство  у   царя  и  понимая
приближение  господства   (в  случае  смерти  Федора)  или  Нарышкиных,  или
Милославских,   партия   Языкова  впоследствии  стала  искать   сближения  с
Нарышкиными. Вот почему в конце царствования Федора был возвращен из  ссылки
Матвеев. Вот  почему, когда умер Федор (27 апреля 1682 г.), восторжествовали
Нарышкины,  а не Милославские. Сложная  игра придворных партий,  соединившая
интересы  стороны Языкова со стороной Нарышкиных,  повела к тому, что помимо
старшего,  больного и  неспособного  Ивана  царем  был избран  младший брат,
царевич Петр.
     После  смерти  Федора царя  приходилось  избирать, потому  что не  было
законом  установленного  престолонаследия.  По  действовавшему  обычаю  отцу
наследовал  сын,  но у  Федора  не  было детей.  В  давно  прошедших  веках,
случалось, наследовали и брат брату (сыновья Ивана Калиты),  но это была уже
ветхая, потерявшая обязательную  силу старина,  на ней трудно было  основать
права Ивана. Патриарх  Иоаким, Языков с прочим боярством и  Нарышкины хотели
Петра.  Десятилетний  здоровый   Петр  и  в   самом   деле  своей  личностью
представлялся  более  способным  занять  престол,  чем  полумертвый  и  тоже
малолетний Иван (ему было 14 лет). Петр был избран в цари. Но обычаем была в
Московском  государстве узаконена  форма царского  избрания  --  посредством
Земского собора. Собором избрали Бориса  Годунова  и Михаила Федоровича,  за
отсутствие  собора упрекали царя В.  И. Шуйского  его современники. В данном
случае,  при  избрании  Петра,  к  созыву  собора не  прибегли.  Решили дело
патриарх  с  Боярской думой, после того как толпа народа  (московское  вече,
если уместно  это архаическое выражение)  криком решила,  что  желает в цари
Петра. Такая форма избрания мало давала гарантий для будущего, тем более что
время было  очень смутное.  Милославские не  могли помириться с неудачей, их
сторонники открыто кричали на площади в пользу Ивана, а не Петра;
     не все стрельцы с одинаковой  охотой присягали Петру; во дворце боялись
резких партийных столкновений, бояре носили кольчуги под одеждой.
     Тем  не  менее Петр  стал царем. Опека над  ним, по московскому обычаю,
принадлежала   его   матери.  Царица   Наталья   Кирилловна   стала  центром
правительства.  Но  подле  нее  не  было  искренно  преданных  помощников  и
руководителей: Матвеев еще не вернулся в Москву из ссылки,  братья царицы не
отличались необходимыми для правления способностями и опытом. Таким образом,
новое правительство было слабо. Этим и воспользовалась сторона Милославских,
среди которых было много выдающихся лиц.
     Главным представителем этой партии была царевна Софья, ученица  Симеона
Полоцкого, личность  безусловно  умная  и  энергичная, которой душно было  в
тесной полумонашеской обстановке, окружавшей московских царевен; образование
расширило  ее умственный кругозор, выработало в ней широкие запросы жизни, а
отсутствие стесняющего  внешнего  авторитета  родительской  власти позволило
Софье искать ответы на  эти вопросы вне терема. Она  тесной сердечной связью
сблизилась  с  замечательнейшей  личностью  того   времени,   князем  В.  В.
Голицыным, и вмешивалась в общественную жизнь. Кровными узами  привязанная к
дворцовой партии Милославских, Софья прониклась ее интересами. Как сильная и
страстная натура, она лучше и сильнее всех чувствовала  эти интересы и стала
руководительницей  этой партии. Противники  (т.е. Нарышкины,  и  более  всех
Наталья Кирилловна) были ей ненавистны, как обидчики ее и ее родных. В то же
время  очень  развитое честолюбие Софьи  показывало ей возможность в  случае
воцарения  Ивана  стать  во главе государства  опекуншей неспособного брата,
заменить ему мать, управлять государством. С воцарением Петра место это было
занято  Натальей  Кирилловной,  которая   видела,  конечно,   в  Софье  свою
соперницу; отсюда  взаимная  ненависть мачехи и  падчерицы.  Кроме  Софьи  у
Милославских  был другой способный человек, И.  М.  Милославский, падкий  на
интригу,  изворотливый  и лишенный твердых  нравственных понятий. За  Иваном
Милославским стоял  родовитый князь  И.  А.  Хованский, который  не  столько
дружил  с Милославскими, сколько не  любил  их противников.  Но Хованский  и
Голицын не были  деятельными участниками той политической  интриги,  которая
была  ведена  в мае 1682 г.  преимущественно  Софьей и Милославскими  против
Нарышкиных.
     В  последние  дни  царя  Федора  и  в  первые  дни  царствования  Петра
московские  стрельцы  пришли в некоторое движение.  Стрелецкое  войско  было
сформировано  в полки, носившие название  по фамилиям  полковников. Жило оно
отдельно от прочего  населения  Москвы,  в  особых  "стрелецких слободах"  в
разных частях города. И сами стрельцы, и их семьи  помимо  службы занимались
промыслами и мелкой торговлей. Поэтому стрельцы, имея военную организацию, в
то же время не были замкнуто  живущим военным  сословием,  а сохраняли живые
связи  с  остальным   московским  населением.   В  начале  1682  г.  главным
начальником  стрелецкого   войска  был  князь  Юрий  Алексеевич  Долгорукий,
"развалина от старости и паралича", как характеризует его С. М. Соловьев. Он
не  мог  поддержать   должной   дисциплины.  Полковники   стрелецкие  начали
притеснять  стрельцов,  стрельцы   на   злоупотребления   властью   отвечали
нарушением порядка. В грубой форме заявляют они  протест против притеснений,
подавая  с ругательствами  челобитья на  начальников  и  употребляя силу для
освобождения наказанных  товарищей.  Это движение началось еще при Федоре, а
при новом правительстве выразилось довольно резко: сразу от 16 полков подана
была  во  дворец  челобитная  на  полковников  с  угрозой,  если  не накажут
полковников, расправиться с ними самосудом. Правительство Натальи Кирилловны
сделало  промах: вместо спокойного расследования дела  оно с испуга уступило
стрельцам и, уволив полковников, взыскало с них все денежные к ним претензии
стрельцов. Уступка разнуздала  стрельцов окончательно, дисциплины не  стало,
самосудом расправлялись они  со всеми  неприятными  им начальниками.  Полный
беспорядок  царил   в   слободах.   С   переменой   правительства   стрельцы
почувствовали, что они -- сила, которой боятся даже во дворце.
     Всеми этими обстоятельствами воспользовалась партия Милославских, чтобы
направить  движение  в  свою  пользу,  сообщить  ему  политический характер,
которого оно до сих  пор не имело. Через преданных себе стрельцов эта партия
постаралась  возбудить неудовольствие  полков  против  правительства  Петра,
перенести  их  внимание от  своих стрелецких дел на  политическое положение.
Стрельцы  усердно   рассказывали,  что  за  малолетним  Петром  стоят  бояре
"изменники", которые не  хотят ему  добра и государством  управляют  в  свою
пользу, а другим во вред; эти изменники злоумышляют  на царскую  семью, т.е.
на царя Ивана и на Милославских. Стрельцы верили всем этим слухам и главными
изменниками считали (конечно, по наущению Милославских) Матвеева, Нарышкиных
и Языкова. Они явно грозили "свернуть шею" этим лицам и готовы были стать за
царя и за благополучие  царской семьи.  Милославским, таким образом, удалось
настроить стрельцов против своих политических  противников. Между стрельцами
был  распространен  список  изменников,  которых  следовало   истребить,  но
Милославские  ждали  еще приезда  в  Москву  опаснейшего  своего  противника
Матвеева,  чтобы   истребить  и   его,  и  потому  удерживали  стрельцов  от
решительных  действий.  Матвеев  приехал  11  мая и хотя  был предупрежден о
волнениях  стрельцов,  но  не  придал  им  большого  значения  и  не  принял
предосторожностей.
     15  мая произошел так называемый  стрелецкий  бунт.  Милославские  дали
знать  утром  этого дня  в стрелецкие слободы, что  изменники  задушили царя
Ивана. Стрельцов  звал  и  в Кремль.  В  боевом порядке выступили стрелецкие
полки в Кремль, успели занять кремлевские ворота, прекратили сношения Кремля
с  остальным городом  и подошли ко дворцу.  Во  дворце собрались,  услыша  о
приближении  стрельцов,  бояре,  бывшие  в  Кремле, и  патриарх.  Из  криков
стрельцов они знали, зачем явилось стрелецкое войско, знали, что они считали
царя  Ивана  убитым.  Поэтому  на  дворцовом  совете  было  решено  показать
стрельцам и  Ивана,  и  Петра, чтобы  сразу убедить их в  полном  отсутствии
всякой измены и смуты  во дворце. Царица  Наталья  вывела обоих  братьев  на
Красное крыльцо, и стрельцы, вступив на разговор с самим Иваном, услышали от
него,  что  "его никто не изводит, и жаловаться ему не на  кого". Эти  слова
показали стрельцам, что  они  жертва чьего-то  обмана, что изменников нет  и
истреблять некого. Старик Матвеев умелой и сдержанной речью  успел успокоить
стрельцов настолько, что они хотели разойтись.  Но Михаил Юрьевич Долгорукий
испортил  дело.   Будучи,   после   отца  своего  Юрия,  вторым  начальником
Стрелецкого  приказа  и думая,  что теперь  стрельцы  смирились  совсем,  он
отнесся  к  толпе с  бранью и грубо  приказывал  ей  расходиться.  Стрельцы,
рассердясь  и  подстрекаемые  людьми из  партии Милослав-ских,  бросились на
него, убили его и, опьяненные  первым убийством, бросились  во дворец искать
других "изменников". Матвеева они схватили на глазах царицы  Натальи и Петра
(некоторые  рассказывали, что даже выхватили из их рук) и рассекли на части;
за  Матвеевым  были схвачены и убиты  бояре  князь Ромодановский,  Аф.  Кир.
Нарышкин и другие  лица.  Особенно искали стрельцы ненавистного Милославским
Ив. Кир. Нарышкина, способнейшего  брата царицы, но не  нашли, хотя обыскали
весь дворец. Убийства совершались и вне дворца. В своем доме был убит  князь
Юрий  Долгорукий.  На  улице  схвачен  и  потом  убит   Ив.   Макс.  Языков,
представитель третьей дворцовой партии. Над трупами убитых стрельцы ругались
до позднего вечера и, оставив караул в Кремле, разошлись по домам.
     16  мая возобновились сцены убийства. Стрельцы истребили всех тех, кого
сторона Милославских считала изменниками. Но желаемого Ив. Кир. Нарышкина не
нашли и в этот день -- он искусно прятался  во дворце. 17 мая утром стрельцы
настоятельно  потребовали его выдачи,  как последнего  уцелевшего изменника.
Чтобы  прекратить   мятеж,   во   дворце   нашли  необходимым  выдать  Ивана
Кирилловича.  Он  причастился и предался стрельцам, его пытали и убили. Этим
окончился мятеж.
     Петр  и его мать были потрясены смертью  родных, ужасами резни, которая
совершалась  на  их глазах,  и оскорблениями, которые получали они от грубых
стрельцов.  Около них  не осталось  ни одного помощника и советника: все  их
сторонники были истреблены, а уцелевшие  попрятались. У  Милославских, таким
образом,  исчезли  их  политические  противники. Хозяевами  дел  становились
теперь они, Милославские;
     представительницей  власти стала Софья, потому  что Наталья  Кирилловна
удалилась от дел. В те дни ее  грозили даже  "выгнать из дворца". Вступление
во власть со стороны Милославских  выразилось тотчас же после бунта тем, что
места, занятые  прежде в высшей московской администрации людьми, близкими  к
Нарышкиным, еще до окончания бунта перешли  к сторонникам Софьи. Князь В. В.
Голицын  получил  начальство   над  Посольским  приказом;  князь  Ив.  Андр.
Хованский  с сыном Андреем стали начальниками Стрелецкого приказа (т.е. всех
стрелецких войск). Иноземский и  Рейтарский приказы подчинены были  Ив. Мих.
Милославскому.
     Но,  завладев  фактически властью,  уничтожив одних  и  устранив  отдел
других  своих  врагов, Софья  и  ее сторонники  не  заручились  еще  никаким
юридическим  основанием  своего господствующего положения. Таким юридическим
основанием  могло  быть  воцарение  царя Ивана  и  передача  опеки  над  ним
какому-нибудь лицу его семьи. Этого Софья достигла помощью тех же стрельцов.
Конечно,  по  наущению  ее  сторонников,  стрельцы били  челом о  том, чтобы
царствовал  не один Петр, а  оба брата.  Боярская дума и высшее духовенство,
боясь повторения стрелецкого бунта, 26 мая провозгласили первым царем Ивана,
а Петра  --  вторым.  Немедленно  затем  стрельцы  били челом  о  том, чтобы
правление поручено было, по молодости царей, Софье. 29 мая Софья согласилась
править. Мятежных, но верных  ей стрельцов  Софья  угощала во  дворце. Таким
образом, партия  Софьи достигла официального  признания своего политического
главенства.
     Однако все население Москвы  и сами стрельцы сознавали, что  стрелецкое
движение, хотя и  вознаграждалось правительством,  было все-таки  незаконным
делом,  бунтом.  Сами  стрельцы поэтому  боялись наказания в  будущем, когда
правительство усилится и найдет помимо них опору в обществе и внешнюю  силу.
Стараясь избежать  этого,  стрельцы  требуют  гарантий  своей  безопасности,
официального  признания своей правоты. Правительство не отказывает и в этом.
Оно признает, что стрельцы  не бунтовали, а  только искореняли измену. Такое
признание и было  засвидетельствовано всенародно в  виде особых  надписей на
каменном  столбе, который стрельцы соорудили  на  Красной  площади в  память
майских событий.
     Постройка такого памятника, прославлявшего мятежные подвиги,  еще более
показала народу, что положение дел в Москве ненормально и  что  стрельцы, до
поры  до времени, единственная  сила,  внушающая боязнь  даже  дворцу.  Этой
грозной  силой задумали воспользоваться  некоторые расколоучители.  Находясь
под  церковным  проклятием (церковный собор 1666--1667 г.  изрек анафему  на
раскольников),  раскольники задумали избавиться от проклятия и  восстановить
"старое  благочестие" в  русской  церкви  тем же путем,  каким  Милославские
достигли  власти,  т.е.  [с]  помощью  стрельцов.  Расколоучители  повели  в
стрелецких  слободах   деятельную   и  успешную  агитацию   для  этой  цели.
Результатом  ее   было   новое  волнение  значительной   части   только  что
успокоившихся стрельцов. Через своего начальника И.  Д.  Хованского стрельцы
требовали   пересмотра   вероисповедного   вопроса.   Хованский,   несколько
сочувствовавший  раскольникам,  дал  ход этому  требованию, и правительство,
опасаясь  отказом раздражить стрельцов,  назначило  на  5  июля в Грановитой
палате дворца диспут между православной иерархией  и  расколоучителями. Этот
диспут вызвал уличные беспорядки, на самом диспуте спорили долго и благодаря
отсутствию определенного плана прений не пришли  ни к какому результату. Тем
не менее раскольники провозгласили  победу.  Масса московского  населения, с
напряженным  вниманием ожидавшая  исхода диспута,  была  введена  в  немалый
соблазн рядом  скандалов и отсутствием твердой власти, не смогшей поддержать
порядка, и  неизвестностью -- где же церковная истина? Правительство же было
смущено тем, что в  этот день ясно увидело, как ненадежно стрелецкое войско;
стрельцы оскорбляли  Софью, когда  она  вмешивалась  в диспут,  поддерживали
раскольников ("променяли  государство на шестерых  чернецов", как выразилась
Софья) и слушались обожаемого ими Хованского гораздо более, чем повиновались
правительству. После диспута у Софьи стало две  заботы: лишить  раскольников
стрелецкой  поддержки  и  обуздать Хованского.  который  мог  злоупотреблять
привязанностью   стрельцов.  Первого  Софья  скоро  достигла.  Увещаниями  и
подачками она склонила  стрельцов отстать от  расколоучителей. Одного из них
казнила (Никиту Пустосвята), других сослала.  Не так легко было свести счеты
с Хованским.
     Прямо  сместить   Хованского  Софья   боялась,  потому  что  это  могло
раздражать стрельцов и повести к новым беспорядкам. Терпеть же его  во главе
военной силы казалось невозможным. Помимо того бестактного поведения,  каким
он отличался во время  раскольничьего движения, Хованский вел себя дурно и в
последующее время: он льстил стрельцам, уронил дисциплину; ходили слухи, что
он  грозил устранить Милославских от  власти, во  дворце  даже говорили, что
Хованский хочет  завладеть  царством для себя и для сына. И. М. Милославский
так  был  напуган, что не жил  в Москве,  боялась и  Софья.  20  августа вся
царская семья  уехала  из  Москвы, считая себя небезопасной в  Кремле. После
многих переездов из  села  в село,  из  монастыря  в монастырь, Софья в селе
Воздвиженском  праздновала  свои  именины  17  сентября.  Туда  к  этому дню
съехались  много московской  знати,  и  вот 17-го,  после  обедни  и  приема
поздравлений, цари  с  боярами  "сидели" о  деле  Хованского. Боярская  дума
выслушала "доклад",  или обвинительный акт, в котором Хованский был обвиняем
в преступлениях  по службе  и в умысле  на жизнь  государей. Последний пункт
обвинений был  основан на  подметном письме,  которое  брошено  было на  имя
государей  у дворцовых ворот,  а написано было, говорят, И. М. Милославским.
Дума  приговорила  Хованского  и  сына  его  Андрея  к  смертной  казни.  Их
арестовали недалеко  от села Воздвиженского, доставили туда  и в тот же день
казнили. Суд, приговор  и казнь последовали в один и тот же  день, внезапно,
неожиданно. Очевидно, Софья боялась помехи со стороны стрельцов;
     боясь их волнения,  она 17-го же сентября  известила  их грамотой,  что
Хованские казнены, и прибавляла, что на самих стрельцах царского гнева нет.
     Но  стрельцы  не  поверили.  Они  думали,  что  за Хованским  наказание
постигнет  и их. Поэтому  они подняли бунт; по  слухам,  ожидая нападения на
Москву царских войск, они привели город в  осадное положение и приготовились
к вооруженной защите. Это заставило правительство удалиться в Троицкую Лавру
(бывшую  первоклассной  крепостью  того   времени)  и   собирать  дворянское
ополчение из городов. Военные приготовления правительства показали стрельцам
их   собственную  слабость,   невозможность  сопротивления  и  необходимость
покориться. Через  посредство  оставшегося  в  Москве патриарха  просят  они
прощения у Софьи. Софья дает им прощение с  одним  условием: стрельцы вполне
должны повиноваться  начальству и  не мешаться  не в  свое  дела;  8 октября
стрельцы  дают  в этом клятву. Они  просят  позволения сломать  тот почетный
столб, который был поставлен  в память майских подвигов. Теперь в глазах  их
самих и правительства майские подвиги не заслуга, а бунт.
     Так  кончилось  смутное время,  тянувшееся с  мая  по октябрь 1682 г. В
начале ноября двор возвратился в Москву;
     настало так называемое "правление царевны Софьи" (1682-1689).
     Таковы были придворные и политические обстоятельства, в которых родился
и  провел  годы  детства  Петр.  С  началом  правления  Софьи  началось  его
отрочество. Посмотрим, что мы знаем достоверного о детстве Петра.
     О первых днях жизни царевича сохранилось много любопытных сведений. Его
рождение вызвало ряд придворных праздников. Крестили царевича только 29 июня
в Чудовом  монастыре, и  крестным  отцом был царевич  Федор  Алексеевич.  По
древнему обычаю,  с  новорожденного "сняли  меру" и в ее  величину  написали
икону апостола Петра. Новорожденного окружили целым штатом мам и нянь;
     кормила  его кормилица. По некоторым  отзывам, Петр с детства был очень
крепок  физически, "возрастен и красен и крепок телом". Очень рано его стали
забавлять игрушки, и эти игрушки почти исключительно имели военный характер.
По  расходным дворцовым  книгам  мы знаем,  что  Петру  постоянно  делали  в
придворных  мастерских  и  покупали  на  рынках  луки,  деревянные  ружья  и
пистолеты, барабаны, игрушечные знамена и т.  д.  Этим оружием царевич и сам
тешился,  и  вооружал "потешных  ребяток", т.е. своих  сверстников  из семей
придворной  знати, всегда  окружавших  малолетних  царевичей.  Если бы  царь
Алексей  жил более, можно  было бы  ручаться, что Петр  получил  бы такое же
прекрасное,  по  тому  времени,  образование, как его  брат  Федор.  Но царь
Алексей умер, когда  Петру  не исполнилось  и  четырех лет. Вот почему  Петр
остался  без правильного образования.  Некоторые (И. Е. Забелин) думают, что
начало  обучения  Петра положил  еще его отец. Такое мнение  основывается на
том, что 1 декабря 1657 г. начали кого-то учить грамоте в царское семье, как
это ясно из книг Тайного приказа. Но в царской семье не начинали учить детей
раньше 5 лет, а  Петру тогда  было только 3,5 года. С другой стороны, первый
известный нам учитель Петра, Никита Моисеевич Зотов,  был  определен к  нему
уже царем Федором. Поэтому такое мнение о раннем обучении Петра сомнительно.
Достовернее, что Петр впервые сел за азбуку под руководством Зотова пяти лет
от роду. Этого Зотова назначил к Петру его крестный отец, царь Федор,  очень
любивший  своего крестника и брата. Зотов  раньше был приказным дьяком и при
назначении к Петру подвергся экзамену:
     читал и писал в присутствии царя и был одобрен  как самим царем, так  и
известным  Симеоном Полоцким. Курс учения в древней Руси  начинался азбукой,
продолжался чтением  и изучением Часослова, Псалтиря, Апостольских  деяний и
Евангелия. Обучение  письму  шло  позже чтения. Петр начал  учиться  письму,
кажется, в начале 1680 г.  и никогда не  умел  писать  порядочным  почерком.
Кроме  письма и  чтения Зотов  ничему  не учил Петра (ошибиться  здесь можно
только относительно арифметики, которую Петр узнал  довольно рано неизвестно
от  кого).  Но  Зотов  как  пособие  при  обучении  употряблял  иллюстрации,
привозимые в Москву из-за границы и известные под именем "потешных фряжских"
или "немецких листов". Эти листы,  изображая исторические  и этнографические
сцены, могли дать много умственной пищи ребенку. Кроме того, Зотов ознакомил
Петра  с  событиями  русской  истории,  показывая и  поясняя  ему  летописи,
украшенные рисунками. Что Зотов и  при отсутствии широкого образования и ума
вел свое дело добросовестно и тепло, доказывается неизменным расположением к
нему Петра, не забывшего своего учителя.
     Чем  больше  становился  Петр,  тем  хуже  складывалась  окружающая его
обстановка. При отце любимый и ласкаемый, Петр  при Федоре  вместе с матерью
разделял  ее опалу. Хотя  Федор его  и  любил,  но  борьба придворных партий
отстраняла его и его мать  от  царя.  Начиная понимать разговоры окружающих,
Петр узнал от них, конечно, о семейной вражде,  о гонениях  на его мать и на
близких ей людей. Он учился не  любить Милославских,  видел  в  них врагов и
притеснителей. Десяти лет  избранный царем, он в 1682 г. пережил ряд тяжелых
минут. Он видел бунт стрельцов; старика Матвеева, говорят,  стрельцы вырвали
из  его рук; дядя Иван Нарышкин был им выдан  на его  глазах; он видел  реки
крови; его матери и ему  самому  грозила  опасность ежеминутной смерти. Петр
так был потрясен "майскими днями" 1682 г.,  что от испуга  у него явились  и
остались  на всю жизнь конвульсивные движения головы и лица ("sa tete branle
continuellement, bien qu'il ne soit age que de vingt ans",
     --   пишет  о  нем  видевший  его  современник).  Чувство  неприязни  к
Милославским, воспитанное уже раньше, перешло в ненависть, когда Петр узнал,
сколь они виноваты в стрелецких движениях.  С  ненавистью относился он  и  к
стрельцам,  называя их  "семенем  Ивана Михайловича"  (т.е.  Милославского),
потому что с  представлением о стрельцах у него соединялось воспоминание  об
их бунтах 1682 г.
     Так неспокойно  кончилось детство Петра.  В нем  -- начало его  военных
забав, в нем -- тяжелые, даже ужасные минуты, повлиявшие на всю жизнь Петра.
В детстве Петра,  наконец,  нет  начатков правильного образования:  его учат
"грамоте", прочие сведения приходят случайно, усваиваются мимоходом.
     Время  царевны  Софьи.  Обратимся  к правлению царевны Софьи.  При  ней
главными  деятелями являются  боярин  князь  В.  В.  Голицын  и  думный дьяк
Шакловитый.   Первый    был   начальником   Посольского   приказа,   главным
правительственным  деятелем  во внешних  сношениях Москвы  и  во  внутреннем
управлении. Второй  был  начальником стрелецкого войска  и  главным  стражем
интересов Софьи, оберегателем господствовавшей партии. Шакловитый был верным
слугой  Софьи,  а  Голицын не только  служил  царевне,  но  был ее  любимым.
Личность князя  В. В. Голицына -- одна из самых замечательных личностей XVII
в. Иностранцы, знавшие его, говорят о нем с чрезвычайным сочувствием, как об
очень  образованном  и гуманном человеке. Действительно,  Голицын был  очень
образованным человеком, следовал во  всех  мелочах  жизни западноевропейским
образцам,  дом  его  был  устроен  на  европейский лад.  По характеру своего
образования  он  близок  был  к  малорусскому  образованному  монашеству   и
находился до некоторой степени под влиянием польско-католическим. Гуманность
Голицына обращала  на себя внимание современников;  ему приписывали  широкие
проекты   освобождения   крестьян   от   частной   зависимости.   Внутренняя
правительственная деятельность времени  Софьи  отмечена  мягкостью некоторых
мероприятий, быть может, благодаря влиянию Голицына. При Софье было смягчено
законодательство о несостоятельных  должниках, ослаблены некоторые уголовные
кары, отменена варварская казнь
     --  закапывание в землю  живого. Однако  в  той  сфере, где сильно было
влияние не Голицына, а патриарха, -- в отношении к раскольникам -- незаметно
было большой гуманности: раскол преследовался по-прежнему строго.
     Но   главным  поприщем   Голицына  была  дипломатическая  деятельность.
Враждебные отношения Москвы  к Турции и татарам не прекращались, хотя в 1681
г.  и было заключено  перемирие  на 20 лет. Турция в то время была в войне с
Австрией и Польшей, и Польша искала союза с  Россией против Турции. Польский
король  Ян Собесский,  деятельный враг  турок, очень  рассчитывал на русскую
помощь и очень желал привлечь  Москву к австро-польскому союзу. Но Москва, с
самой Польшей находясь только в перемирии, соглашалась подать помощь лишь по
заключении вечного мира. В 1686 г. Ян Собесский согласился на вечный мир, по
которому  навеки уступил  Москве все, что она завоевала у  Польши в XVII  в.
(важнее всего  Киев). Этот мир 1686  г. была  очень  крупной дипломатической
победой, которой Москва обязана была В. В. Голицыну. Но по этому миру Москва
должна была  начать войну с  Турцией  и  Крымом, ей подчиненным. Решено было
идти  походом  на Крым.  Поневоле принял Голицын  начальство над  войсками и
сделал  на Крым два  похода (1687 -- 1689). Оба они были неудачны (только во
второй раз, в 1689 г.,  русские успели дойти через степь до  Перекопа, но не
могли  проникнуть  далее). Не имея  военных  способностей,  Голицын  не  мог
справиться с  трудностями  степных  походов,  потерял много  людей, возбудил
ропот войска и навлек со стороны  Петра  обвинение в  нерадении. Впрочем, до
низвержения Софьи ее  правительство  старалось скрыть неудачу, торжествовало
переход  через  степи к Перекопу как победу  и осыпало наградами Голицына  и
войска. Но неудача была  ясна для всех: ниже увидим, что Петр воспользовался
ею и оставил в покое Крым в своем наступлении на юг.
     Такова была  внешняя деятельность  правительства Софьи. Государственные
вопросы развивались  своим чередом; семейная вражда в то же время  шла своим
чередом и сплеталась с другими  обстоятельствами общественной жизни  в очень
сложные комбинации общественного движения в Москве.
     Правила делами  одна  часть  царской семьи,  власть которой воплощала в
себе Софья. Она  знала, что в другой части  царской  семьи  первым человеком
была  царица  Наталья. Обе  женщины враждовали друг  против  друга, сильно и
сознательно вдохновляли ненависть к врагу и своих близких. Одна (Софья) жила
настоящим, знала, что власть ее падет скоро, с совершеннолетием Петра,  и не
желала этого. Другая (Наталья Кирилловна) была лишена власти, была в опале и
знала, что скоро сын возвратит ей надлежащее место во дворце; все ее надежды
были  в  будущем.  Семейная  вражда  породила две  враждебные  партии людей,
связавших себя  с той или другой частью царской  семьи и враждовавших  из-за
влияния,  из-за  карьеры  и  личного  возвышения.  Эта  борьба  была уже  не
семейной,  но политической враждой. Личное чувство  любви поставило Голицына
около Софьи; он не чувствовал ненависти к Нарышкиным, но сознание,  что  они
считают его своим врагом и в будущем не пощадят,  заставляло его в  отчаянии
желать  вслух смерти царицы  Натальи.  Но с начала  и  до конца  он  не  был
активным  участником борьбы, стоял далеко не  в центре  политических интриг.
Вел  интригу Шакловитый, человек безнравственный  и злобный,  службой  Софье
строивший свою личную карьеру. Шакловитый спокойно выражал сожаление, что не
все  Нарышкины побиты  в 1682 г.;  он старательно стремился поправить  такую
ошибку и при случае уничтожить врагов, укрепить Софью на престоле, а себя --
на службе. И много лиц мечтали, как  он, помогая Софье, устроиться самим. На
противоположной стороне,  у  Натальи  Кирилловны, было не меньше друзей.  Во
главе  ее  партии  стояли  два  человека:  брат  царицы Лев  Кир.  Нарышкин,
сдержанный, умный, но малообразованный и не привыкший к широкой деятельности
человек,  и  князь  Борис  Алексеевич Голицын,  "дядька" (т.е.  воспитатель)
Петра. Это был человек,  по образованию  мало уступавший  своему двоюродному
брату,  князю В. В. Голицыну. Не уступал он ему и умом, и общей нравственной
высотой,  но  был  жертвой  грустной привычки  --  пьянства. Бояре  в  ссоре
упрекали его, что он "весь налит вином", в народе шел говор, что князь Борис
"и государя (т.е. Петра)  пить  научил". Слабость эта  много  мешала ему и в
жизни, и в службе;  однако, охраняя интересы Петра против Софьи, князь Борис
явился  боевым руководителем  партии Нарышкиных и доставил  Петру  победу  в
последнем столкновении 1689  г. Партия Нарышкиных, как и партия Софьи, имела
многих  приверженцев во всех  слоях общества,  даже  среди бывших помощников
Милославских -- стрельцов.  И  чем  ближе  подходило  время  совершеннолетия
Петра,  тем  более  примыкало  к   партии  Нарышкиных  дальновидных   людей,
предвидевших, в чью пользу разрешится семейно-политическая борьба.
     Но  рядом  с  политической  борьбой  в  Москве в  то  время шла  борьба
религиозная: стало  распространяться мнение, что пресуществление  Св.  Даров
совершается за литургией не во  время молитвы Иерея, призывающей св. Духа, а
во время произнесения слов И. Христа ("Примите, ядите..."). Это католическое
мнение,  появившееся в  Малороссии под польским  влиянием, было  принесено в
Москву  известным  С. Полоцким; затем поддерживалось  его  учеником, русским
ученым  монахом  Сильвестром  Медведевым и  теми русскими, которые  получили
образование в южнорусских школах.  Шумные  споры,  шедшие в Москве  об  этом
предмете при патриархе Иоакиме (1674--1690  гг.), перешли и в литературу. С.
Медведев написал в защиту своей "хлебопоклоннической ереси" книгу "Манна". В
ответ на  нее представители православия, греки братья Лихуды, написали книгу
"Акос".  За  этими трудами явились  и  другие.  Богословский  спор окончился
только  в  1690  г.  церковным  собором,  осудившим  ересь,  и  гонением  на
малорусских ученых,  которые спешили  уехать  из Москвы.  Следя за развитием
этого богословского спора, мы замечаем, что представители ереси (С. Медведев
и  др.)  очень близки  к  царевне Софье, воспитанной  в их же духе, к  В. В.
Голицыну и другим лицам стороны Милославских. Близость  к правительству даже
помогает  еретикам  распространять  свои  взгляды.  На против,  православный
патриарх стремится опереться в борьбе с ними на  сторону Петра. Ересь только
тогда  подвергается церковному осуждению, когда власть с 1689 г. переходит к
Нарышкиным.  Таким  образом,  различные  религиозные направления примкнули в
своей борьбе к  готовым политическим  партиям и в них  искали себе опоры. С.
Медведев  поэтому  пострадал  одновременно и как еретик, и  как политический
преступник,  приверженец Софьи.  Спор о пресуществлении привлек внимание  не
только русского общества, но и католической иерархии. Желая торжества ереси,
католичество   послало  в  Москву  своих  представителей  иезуитов,  которые
высматривали положение дела,  готовясь воспользоваться в своих  целях всяким
удобным случаем.  В Москве, вероятно, их  стараниями, появились католические
книги.  Князь  В.  В.  Голицын  дружил  с  иезуитами  и старался  добыть  им
позволение жить постоянно в Москве. Трудно сказать в  точности, каковы  были
надежды католичества, но нет сомнения, что католическая пропаганда цеплялась
за сильнейшую  партию 80-х годов XVII в., имея виды на Россию. В то же время
юноша  Петр  подпал  иноземному  влиянию  совсем  иного  сорта.  Далекий  от
богословских  тонкостей,  он  был  враждебен католичеству, не  интересовался
протестантским богослужением, но  увлекался западноевропейской  культурой  в
том  ее складе, какой установился  в протестантских государствах. С падением
Софьи католические  попытки  пропаганды на  Руси  прекратились, иезуиты были
прогнаны из Москвы, а с реформой Петра протестантская культура  стала широко
влиять на Русь.
     Так, рядом с борьбой семейной, политической и церковной в конце XVII в.
разрешился вопрос о форме воздействия на Москву западноевропейской культуры.
Разрешили  его  те влияния, под которыми Петр находился в годы отрочества  и
юности. Посмотрим на первые шаги этих влияний.
     "Потехи"  Петра. В  детстве,  как  мы видим,  Петр не получил  никакого
образования, кроме  простой грамотности и  кое-каких исторических  сведений.
Забавы его носили  ребячески-военный характер. Обстановка жизни сообщила ему
несколько тяжелых впечатлений. Будучи царем, он  в то же время находился под
опалой с 10 лет и с матерью должен был жить в потешных подмосковных селах, а
не в  Кремлевском  дворце. Такое грустное  положение лишало его  возможности
получить  правильное дальнейшее образование  и в то  же время освобождало от
пут  придворного этикета. Не имея  духовной  пищи, но имея  много  времени и
свободы, Петр сам должен был искать занятий и развлечений. Можно думать, что
мать  никогда  не стесняла  любимого  единственного  сына  и что воспитатель
Петра, князь  Борис Голицын, не  следил  за каждым  его шагом.  Мы не видим,
чтобы  Петр  особенно  подчинялся материнскому  авторитету в своих вкусах  и
занятиях, чтобы  Петра занимали другие. Он сам  выбирает  себе товарищей  из
тесного круга придворных и дворовых служителей царицына  двора и сам с этими
товарищами  ищет себе потех. Отрочество Петра  отмечено самодеятельностью, и
эта самодеятельность шла в двух направлениях: 1) Петр предавался по-прежнему
военным забавам, 2) Петр стремился к самообразованию.
     С 1683 г. вместо "потешных ребяток" около Петра видим "потешные  полки"
("потешные", ибо  стояли в потешных селах,  а не потому,  что служили только
для потехи). В  ноябре 1683 г. Петр начинает формировать Преображенский полк
из  охочих людей  (до последних лет  своих Петр помнил, что первым охотником
был  придворный конюх Сергей Бухвостов).  В отношении этого  потешного полка
Петр  был  не государем, а товарищем-соратником, учившимся наравне с прочими
солдатами военному делу. С разрешения, конечно, матери  и с одобрения,  быть
может, Б. Голицына (даже, быть может, с некоторым его содействием) Петр, как
говорится, и днюет, и  ночует со своими потешными. Предпринимаются маневры и
небольшие походы, на Яузе  строится  потешная крепость  (1685 г.), названная
Пресбургом,  словом, практически изучается военное дело не по старым русским
образцам, а по  тому порядку регулярной солдатской службы,  какой в  XVII в.
был  заимствован  Москвой  с Запада.  Эти  военные  "потехи" требуют военных
припасов  и  денежных  средств, которые  и  отпускаются Петру из  московских
приказов. Правительство  Софьи не видит для себя никакой  опасности  в таких
"потехах  марсовых" и не мешает развитию потешных войск. Оно испугалось этих
войск позже, когда из потешных выросла солидная военная сила. Но растил Петр
эту силу  беспрепятственно. Не следует думать,  что Петр  забавлялся с одной
дворовой челядью. Вместе  с ним  в рядах  потешных  были и  товарищи  его из
высших  слоев  общества.  Стоявший  вне  придворного  эти кета,  Петр  мешал
родовитых  людей  и  простолюдинов  в  одну "дружину",  по  выражению  С. М.
Соловьева,  и из этой  дружины  бессознательно  готовил  себе круг преданных
сотрудников в будущем. Военное  дело и личность Петра сплачивали разнородные
аристократические  и  демократические  элементы  в  одно  общество  с  одним
направлением. Пока  это общество забавлялось, --  позже оно стало работать с
Петром.
     Несколько позднее, чем организовались военные игры Петра, пробудилось в
нем сознательное стремление учиться.  Самообучение  несколько отвлекло Петра
от  исключительно военных  забав,  сделало шире  его умственный  кругозор  и
практическую деятельность. Лишенный  правильного образования,  Петр, однако,
рос  в  кругу,  далеко не вполне невежественном.  Нарышкины из дома Матвеева
вынесли  некоторое  знакомство с  западной  культурой. Сын  А. С.  Матвеева,
близкий  к  Петру,  был  образованным   на  европейский  лад.  У  Петра  был
немец-доктор. Словом, не только  не было  национальной замкнутости, но  была
некоторая  привычка  к немцам, знакомство  с  ними,  симпатия к Западу.  Эта
привычка и симпатия перешли и к Петру и облегчили ему сближение с иноземцами
и  их  наукой.  Сближение  это  произошло  около 1687  г. таким  образом:  в
предисловии  к  Морскому  Регламенту  сам  Петр  рассказывает,  что  кн.  Я.
Долгорукий привез  ему в подарок из-за границы астролябию,  и никто не знал,
как сладить с иностранным инструментом; тогда нашли Петру знающего человека,
голландца  Франца  Тиммермана,  который   объяснил,  что  для   употребления
астролябии нужно знать геометрию  и  иные науки. У этого-то  Тиммермана Петр
"гораздо с охотою  пристал учиться геометрии и фортификации". В то же  время
он  нашел  в  селе  Измайлове  старый  английский бот,  валявшийся в амбаре.
Тиммерман  объяснил Петру, что на  этом  боте  можно  ходить  против  ветра,
лавировать  (чего русские  не умели). Петр заинтересовался и нашел  человека
(как и Тиммермана -- из Немецкой слободы), голландца Карштен-Бранта, который
стал учить  Петра  управлению  парусами. Сперва учились на узенькой  Яузе, а
потом -- в селе Измайлове на пруде.
     Искусство  навигации так увлекло Петра,  что  стало в  нем  страстью. К
изучению этого дела  от отнесся очень серьезно. В  1688  г. недовольный тем,
что негде  плавать под Москвой,  он  переносит свою забаву на  Переяславское
озеро (в  100  с лишком  верстах от  Москвы  на север).  Мать согласилась на
отъезд  Петра,  и  Петр  принялся  в  Переяславле  строить  суда  с  помощью
мастеров-голландцев. В это время он ничего не хотел знать, кроме математики,
военного  дела и  корабельных забав. Но  ему уже  шел 17-й год, он был очень
развит и физически, и  умственно. Его мать вправе была ждать,  что достигший
совершеннолетия сын  обратит внимание  на государственные дела и устранит от
них  ненавистных  Милославских.  Но Петр  не  интересовался этим и  не думал
бросать свое ученье и забавы  для политики. Чтобы  остепенить его,  мать его
женила (27 января 1689 г.) на Евдокии Федоровне Лопухиной, к которой Петр не
имел   влечения.  Подчиняясь  воле  матери,   Петр  женился,  однако   через
какой-нибудь  месяц  после свадьбы  уехал в Переяславль  от матери и жены  к
кораблям. Но летом этого 1689  г. он был вызван матерью в Москву, потому что
неизбежна была борьба с Милославскими.
     Разрыв с Софьей.  Переяславскими потехами и женитьбой окончился  период
отроческой жизни Петра. Теперь он  -- взрослый  юноша,  привыкший к военному
делу,   привыкающий  к   кораблестроению,  сам   себя   образовывающий,   не
богословски,  как  были образованы  его отец и  братья,  а  полупрактически,
полутеоретически, преимущественно в  области  точных и  прикладных знаний. У
него  нет привычки к этикету, есть привычка к иноземцам --  его  учителям, у
него демократический круг товарищества. Он привык к занятиям и труду, но  не
дорос  еще  до  общественной  деятельности;  много  обещая,   как  способная
личность, он возбуждает  неудовольствие и  беспокойство близких, потому  что
занят  только забавами,  и странными  для  царя  забавами.  Его интересы как
государя берегут другие: другие  выбирают  минуты  для  последней  борьбы  с
узурпаторами его власти, другие руководят действиями Петра в этой борьбе.
     Эти другие были: Наталья Кирилловна, ее брат  Лев  Нарышкин и, кажется,
больше всего "дядька" Петра, князь Б. Голицын. В 1689 г., когда Петру минуло
17  лет,  он  мог  уже, как взрослый,  упразднить  регентство Софьи. Неудача
второго Крымского похода 1689 г, возбудила общее недовольство и дала удобный
повод  к действиям  против  нее.  Соображая эти обстоятельства, партия Петра
приготовилась действовать; руководителем в этих  приготовлениях, по довольно
распространенному мнению, был князь Б. Голицын.
     Но прямо начать дело против Софьи не решались.  В то  же время и Софья,
понимая, что  время близится к развязке, что следует  отдать власть Петру, и
не желая этого, не решалась на какие-нибудь резкие меры для укрепления  себя
на престоле.  Ей очень хотелось из правительницы стать "самодержицей", иначе
говоря,  венчаться  на  царство.  Еще с 1687  г.  она  и  Шакловитый  думали
достигнуть этой  цели  помощью  стрелецкого  войска. Но  стрельцы  не хотели
поднимать новый бунт против Нарышкиных и требовать незаконного восшествия на
престол Софьи. Лишенная в этом деле сочувствия стрельцов, Софья отказывается
от мысли о венчании, но решается  самозванно именовать себя "самодержицей" в
официальных актах. Узнав об  этом,  Нарышкины громко  протестуют:  раздается
ропот и  в  народе против  этого нововведения.  Чтобы удержать власть, Софье
остается одно: привлечь к себе народную симпатию  и в то же  время возбудить
народ против  Петра  и  Нарышкиных.  Вот почему  и Софья, и  ее верный слуга
Шакловитый жалуются народу на своих противников  и употребляют все средства,
чтобы поссорить  с ними народ, особенно стрельцов. Но  стрельцы весьма  мало
поддавались речам Софьи, и это лишало ее  храбрости. Со страхом следила  она
за поведением Нарышкиных и  ждала от  них нападения. Отношения двух сторон с
часу на час обострялись.
     Петр, вызванный матерью  из Преяславля в Москву летом  1689  г.,  начал
показывать Софье  свою  власть.  В  июле он  запретил  Софье  участвовать  в
крестном ходе, а когда она не послушалась, сам уехал, устроив  таким образом
сестре  гласную неприятность.  В конце июля он  едва  согласился  на  выдачу
наград участникам  Крымского похода и  не  принял московских военачальников,
когда они явились  в  нему  благодарить за награды. Когда  Софья, напуганная
выходками Петра, стала возбуждать стрельцов с надеждой найти в них поддержку
и  защиту,  Петр не задумался  арестовать на  время  стрелецкого  начальника
Шакловитого.
     Петр или, вернее, руководившие им лица опасались стрелецкого движения в
пользу  Софьи.  Находясь  в  Преображенском,  они  внимательно  следил и  за
положением дел и настроением стрельцов в Москве через преданных им лиц. В то
же  время  и  Софья  боялась  дальнейших  неприятностей со  стороны  Петра и
посылала в Преображенское  своих лазутчиков. Отношения к началу августа 1689
г. стали до того натянуты, что все  ждали  открытого  разрыва; но ни та,  ни
другая   сторона   не   хотели  быть   начинающей,   зато   обе  старательно
приготовлялись к обороне.
     Разрыв  произошел таким образом:  7  августа вечером  Софья  собрала  в
Кремле  значительную вооруженную силу.  Говорят, что ее напугал слух о  том,
что в ночь с 7 на 8 августа Петр  с потешными  явится в Москву и лишит Софью
власти. Стрельцов, призванных  в Кремль,  волновали в пользу  Софьи и против
Петра несколько  преданных правительнице лиц. Видя военные  приготовления  в
Кремле, слыша зажигательные речи против Петра,  приверженцы царя (в числе их
были и стрельцы) дали ему знать об опасности.  Но они преувеличили опасность
и сообщили Петру, что  на него с матерью стрельцы  "идут бунтом" и замышляют
на них  смертное  "убийство". Петр прямо  с постели бросился  на  лошадь и с
тремя провожатыми  ускакал из Преображенского в  Троицкую Лавру. В следующие
дни, начиная  с  8 августа, в Лавру  съехались все Нарышкины,  все бывшие на
стороне  Петра знатные  и  чиновные  лица;  явилась  и вооруженная  сила  --
потешные и Сухарев  стрелецкий полк. С отъездом Петра  и его  двора в  Лавру
настал открытый разрыв.
     Из  Лавры  Петр  и руководящие  им лица  потребовали от Софьи  отчета в
вооружениях 7  августа  и присылки  депутаций от всех  стрелецких полков. Не
отпустив стрельцов, Софья отправила к Петру патриарха Иоакима как посредника
для  перемирия. Но  преданный  Петру патриарх  не  вернулся  в Москву.  Петр
вторично потребовал представителей от стрельцов и от тяглых людей Москвы. На
этот   раз  они  явились  в  Лавру   наперекор  желаниям  Софьи.  Видя,  что
сопротивляться Петру  невозможно, что в стрельцах  нет поддержки, Софья сама
едет к Троице мириться  с Петром. Но ее возвращают  с дороги  именем Петра и
угрозой,  если она приедет к Троице, обойтись с нею "нечестно". Возвратясь в
Москву, Софья пробует поднять стрельцов и народ на Петра, но терпит неудачу.
Стрельцы  сами  заставляют  Софью  выдать  Петру  Шакловитого,  которого  он
потребовал. Лишается Софья и князя В. В.  Голицына; после выдачи Шакловитого
Голицын добровольно  явился в Лавру и ему от Петра  была объявлена ссылка  в
Каргополь (позднее в Пинегу) за самоуправство  в управлении и за нерадение в
Крымском походе.  Шакловитый  подвергся допросу и пытке, повинился во многих
умыслах против Петра в пользу Софьи,  выдал много  единомышленников,  но  не
признался  в умысле на жизнь Петра. С некоторыми близкими ему стрельцами  он
был  казнен  (11 сентября).  Не  избег  казни  и  преданный Софье  Сильвестр
Медведев. Обвиненный как еретик и государственный  преступник, он сперва был
приговорен к ссылке, но позднее (1691), вследствие новых на  него обвинений,
казнен.
     Вместе с  участью  друзей Софьи решилась  и ее участь.  Расправляясь  с
этими друзьями, Петр написал  своему брату Ивану письмо  о своих намерениях:
"Теперь,  государь братец, настает  время нашим обоим особам Богом врученное
нам царство править самим,  понеже  пришли есмы в  меру  возраста  своего, а
третьему зазорному  лицу, сестре нашей,  с нашими двумя мужескими особами, в
титлах  и в расправе дел быти  не изволяем... Срамно,  государь,  при  нашем
совершенном  возрасте, тому зазорному лицу  государством владеть  мимо нас".
Так высказывал Петр  свое желание  отстранить Софью и  вступить во власть; а
немного позднее этого письма Софья  получила от  Петра прямое приказание  на
житье в Новодевичий монастырь (под Москвой), но в монахини не постриглась.
     Так, осенью 1689 г. кончилось  правление Софьи. Цари  стали править без
опеки или, точнее, при больном и слабоумном Иване правил один Петр со своими
близкими [* О  первых годах жизни  Петра см.: 1)  Погодин "17 первых  лет  в
жизни  имп.  Петра В.". М.,  1875; 2) Шмурло "Критические заметки по истории
Петра В." и  "Петр  В. в  оценке современников  и потомства" (оба труда -- в
журнале М. Н. Проев, за 1900 и 1911 гг.); 3) Забелин "Опыты изучения русских
древностей и истории". 1. М., 1872; 4) Соловьев "Ист. Рос.", XIII и  XIV; 5)
Щебальский "Чтения из  русск.  ист. с  исхода XVII в.".  М., 1864--1868;  6)
Аристов "Моск. смуты в правление цар. Софьи Алексеевны". Варшава. 1871.].
     
     Годы 1689 - 1699
     Продолжение "потех".  С 1689  г.  Петр  стал самостоятельным правителем
безо всякой видимой опеки над ним. Однако сам он не чувствует никакого вкуса
к  власти  и  отлает   ее  другим.   С  падением  Софьи  главными  лицами  в
правительстве  стали царица Наталья и патриарх Иоаким.  Иностранные сношения
(Посольский  приказ)   были  поручены  Льву  Кирилловичу  Нарышкину.  Прежде
влиятельный, Борис Голицын потерял  теперь свое влияние,  благодаря тому что
его  заподозрили  в  желании  смягчить участь кн. В. В. Голицына. Сам  Петр,
оставив  дела   на   руки  матери   и  родных,   возвратился  к  потехам   и
кораблестроению. Если же иногда он и вмешивался в жизнь двора и государства,
то при столкновениях со  взглядами своей матери и патриарха  должен  был  им
уступать.  Так,  новое правительство  обнаруживало резкое  нерасположение  к
иноземцам (вероятно, под влиянием  патриарха), несмотря на то что Петр лично
к ним благоволил. По смерти же патриарха Иоакима (1690 г.) на его  место был
избран Адриан положительно против воли Петра, предлагавшего другое лицо.
     Петр зато совершенно самостоятельно устраивал свою личную жизнь. В  эти
годы он окончательно сблизился с иноземцами. Прежде они являлись  около него
как учителя и мастера, необходимые для устройства потех, и только. Теперь же
мы  видим около Петра  иностранцев  --  друзей, сотрудников и  наставников в
деле, товарищей  в пирушках и веселье. Заметнее прочих из таких  иностранцев
были  шотландец  Патрик  Гордон,  в  то время  уже генерал русской службы, и
швейцарец Франц Лефорт,  полковник  русской службы. Первый был очень умным и
образованным  инженером  и  артиллеристом.  Всегда серьезный,  но любезный и
остроумный,  всегда следящий за наукой и политикой, Гордон был слишком стар,
чтобы стать товарищем Петру (в 1689 г.,  когда  с ним познакомился Петр, ему
было 54 года);
     но Гордон привлек  к себе  Петра своим умением обходиться с людьми и по
своим знаниям  и уму  стал его руководителем во всех  серьезных  начинаниях.
Петр до самой смерти Гордона выказывал ему свое уважение и привязанность. Но
ближе и сердечнее сошелся Петр около  того же 1689 г. с Лефортом. Это был не
совсем уже молодой человек (род. в 1653 г.), но живость характера  и  редкая
веселость и общительность позволили Лефорту стать другом юноши-царя. Далекий
от серьезной  науки, Лефорт,  однако же,  имел  некоторое образование и  мог
действовать на Петра развивающим  образом. Ему  именно приписывают некоторые
исследователи  наибольшую  роль  в развитии у  Петра  стремления  к  Западу.
Думают,   что  Лефорт,  доказывая   царю  превосходство   западноевропейской
культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему родному.
Но  и без  Лефорта, по своей  страстности, Петр мог  воспитать  в  себе  это
пренебрежение.
     Преимущественно  через  Гордона  и Лефорта  Петр  ознакомился  с  бытом
Немецкой слободы. Иноземцы в XVII  в. были  выселены из Москвы в подгородную
слободу, которая и получила  название Немецкой. Ко времени Петра слобода эта
успела обстроиться и смотрела нарядным западноевропейским городком. Иноземцы
жили в  ней,  конечно, на  западный  лад. В эту-то  европейскую обстановку и
попал Петр, ездя  в  гости  к  своим  знакомым иностранцам. Лефорт,  который
пользовался в слободе большой известностью и любовью, ввел Петра запросто во
многие дома, и  Петр без церемонии  гостил и  веселился  у "немцев". Слобода
оказала на него большое влияние, он увлекся новыми  для него формами жизни и
отношений, отбросил этикет, которым была окружена личность государя, щеголял
в  "немецком" платье, танцевал "немецкие" танцы, шумно пировал  в "немецких"
домах. Он даже присутствовал на католическом богослужении в слободе, что, по
древнерусским понятиям, было для него вовсе неприлично. Сделавшись в слободе
обычным  гостем,  Петр  нашел там и  предмет сердечного  увлечения  --  дочь
виноторговца Анну Монс.  Мало-помалу Петр, не выезжая из России,  в  слободе
ознакомился с  бытом западноевропейцев и воспитал в себе привычку к западным
формам жизни.  Вот почему  историки придают важное значение влиянию на Петра
Немецкой слободы. Она явилась для Петра первым уголком Европы и завлекла его
к дальнейшему знакомству с ней.
     Но  с  увлечением  слободой не  прекратились прежние увлечения Петра --
воинские потехи и кораблестроение. В
     1690 г. мы видим большие маневры в селе Семеновском, в
     1691 г. -- большие  маневры под Пресбургом, потешной крепостью на Яузе.
Все  лето  1692  г. Петр  проводит  в  Переяславле,  куда приезжает  и  весь
московский двор на спуск корабля. В 1693 г. Петр с  разрешения матери едет в
Архангельск, с увлечением катается по морю и основывает в Архангельске верфь
для постройки кораблей. Море, первый раз виденное Петром, влечет его к себе.
Он  возвращается и в следующем году в Архангельск. Мать его, царица Наталья,
умерла в начале 1694 г., и Петр стал  теперь вполне самостоятелен. Но он еще
не принимается за дела, -- все лето проводит на Белом  море и чуть не гибнет
во время бури по  дороге в Соловки. В Архангельске с ним теперь значительная
свита;  Петр  строит большой  корабль, Гордон носит  название контр-адмирала
будущего флота; словом, затевается  серьезный  флот  на Белом море. В том же
1694  году мы  видим последние  потешные  маневры  под  деревней  Кожуховом,
которые нескольким участникам стоили жизни.
     Так кончил Петр  свои  потехи. Постепенно  охота к лодкам довела его до
мысли  о  флоте  на  Белом  море;  постепенно  игра  в  солдаты  привела   к
сформированию  регулярных полков  и  к серьезным  военным  маневрам.  Потехи
теряли  потешный  характер,  царь  уже  не  только тешился,  но  и  работал.
Мало-помалу складывались в  нем и политические планы -- борьба  с  турками и
татарами.
     В  свои  20-22 года  Петр многое знал  и  многое  умел  сравнительно  с
окружающими.  Самоучкой или  под  случайным руководством  он  познакомился с
военными и математическими науками, с кораблестроением и военным делом. Руки
его были в мозолях от топора и  пилы, физическая деятельность и  подвижность
укрепили и без того сильное тело. Напряженные физические и умственные работы
вызывали, как реакцию, стремление отдохнуть и повеселиться. Нравы этой эпохи
и   особенности  окружавшей  Петра  среды  обусловили  несколько  грубоватый
характер веселых отдохновений Петра. Не довольствуясь семейными  вечеринками
в Немецкой  слободе,  Петр любил  кутнуть в холостой  компании. Эта компания
даже  получила некоторую  постоянную организацию и  называлась  "всешутейшим
собором"; председателем  ее был  бывший учитель Петра Никита Зотов, носивший
звание  "Ианикита,   всешутейшаго  пресбургскаго,   яузскаго   и  кокуйскаго
патриарха". Служила  эта  компания, как  сама  выражалась, "Бахусу  и Ивашке
Хмельницкому".  С этой  компанией Петр  устраивал иногда сумасбродные забавы
(например,  публично  в  1694  г.  отпраздновал  свадьбу  шута  Тургенева  с
шутовским церемониалом). На святках с ней Петр ездил веселиться в дома своих
придворных. Но жестокой ошибкой  было бы думать,  что эти  забавы и компания
отвлекали Петра отдела. И сам Петр, и  его окружающие умели работать и "делу
отдавали время, а потехе час".
     Однако  дружба Петра  с  иноземцами,  эксцентричность  его поведения  и
забав,  равнодушие  и презрение к старым обычаям и этикету дворца вызывали у
многих  москвичей осуждение  -- в Петре видели большого греховодника.  И  не
только  поведение Петра, но и самый  его характер не всем мог понравиться. В
природе  Петра, богатой и  страстной,  события детства  развили долю  зла  и
жестокости. Воспитание  не  могло  сдержать  эти  темные стороны  характера,
потому что воспитания у Петра  не  было. Вот отчего Петр был скор на слово и
руку. Он  страшно вспыхивал,  иногда от пустяков, и давал волю гневу, причем
иногда бывал  жесток. Его  современники оставили нам свидетельства, что Петр
многих пугал  одним своим видом,  огнем своих  глаз. Примеры  его жестокости
увидим на  судьбе стрельцов.  Петр вообще казался грозным царем уже  в своей
молодости.
     Азов. Таков  был царь Петр, когда постоянные нападения татар на  Русь и
обязательства,  принятые   в  отношении  союзников,  вызвали   в  московском
правительстве  мысль  о  необходимости  возобновить  военные действия против
турок  и татар.  В 1695 г. война началась походом Петра на крепость Азов. Мы
уже  видели причины, по которым в Москве отказались от мысли вести нападения
на  Крым.  Видели  также, что  еще  в XVI  и XVII вв. Азов  считался удобным
пунктом нападения. Но мы не знаем, когда и у кого  явилась мысль об Азовском
походе.  В  народе  считали виновником  похода  Лефорта,  но  насколько  это
справедливо, сказать трудно. Еще в  1694 г., во время "Кожуховского похода",
австрийский  дипломатический  агент  доносил  из  Москвы  цесарю,  что  Петр
готовится к  войне с Турцией. Но сам Петр писал в своих письмах, что у  него
под Кожуховом "ничего более, кроме  игры, на уме не было".  Во всяком случае
мысль о походе явилась очень скоро после кожуховских маневров:  уже с самого
начала  1695  г. готовили дворянское  войско к походу  на  Крым (этот мнимый
поход на Крым должен был отвлечь  внимание  неприятеля от Азова).  Весной же
регулярные московские войска в числе 30 тыс. реками  Окой и Волгой на  судах
дошли до Царицына, оттуда  перешли на Дон и явились  под Азовом.  Но сильный
Азов,  получая  провиант  и  подкрепления  с  моря,  не  сдался.  Штурмы  не
удавались; русское войско страдало от недостатка провианта и от многовластия
(им командовали  Гордон,  Лефорт и Головин). Петр,  бывший  сам в  войске  в
качестве бомбардира Преображенского полка, убедился, что Азова  не взять без
флота,  который бы отрезал крепость  от  помощи с моря. Русские отступили  в
сентябре 1695 г.
     Неудача,  несмотря на попытки  ее скрыть, огласилась. Потери Петра были
не меньше потерь Голицына  в 1687 и 1689  гг.  Недовольство в  народе против
иноземцев,  которым приписывали  неудачу, было очень  велико. Петр не  падал
духом,  не  прогнал  иноземцев и не оставил предприятия. Впервые показал  он
здесь всю силу своей энергии и в одну зиму, с помощью иноземцев, построил на
Дону, в устье реки Воронежа,  целый флот морских и речных судов. Части галер
и стругов строили  плотники и солдаты в Москве и в лесных  местах, близких к
Дону. Эти  части свозились в  Воронеж  и  из них  собирались уже целые суда.
Много   препятствий   и  неудач   преодолел  царь,   ставший   в  это  время
единодержавным государем (брат Петра, царь Иван, умер 29 января 1696 г.). На
Пасху 1696  г. в Воронеже уже  были готовы 30  морских  судов  и  более 1000
речных барок для перевозки  войск. В мае из Воронежа Доном двинулось русское
войско к Азову и  вторично осадило его. На  этот раз осада была полной,  ибо
флот Петра  не  допускал к Азову турецких кораблей.  На суше под единоличным
начальством боярина  Шеина  дела  шли счастливо. Петр  сам  присутствовал  в
войске (в  чине  капитана) и, наконец, дождался счастливой  минуты:  18 июля
Азов сдался на капитуляцию.
     Как тяжела  была  раньше неудача,  так велика была радость в Москве при
получении  известия  о победе.  Радовался  и  сам  Петр: в  успехе  он видел
оправдание своей  предшествовавшей деятельности,  своих "потех". Победа была
отпразднована торжественным  вступлением  войск в  Москву,  празднествами  и
большими наградами. Торжественно  были извещены и союзники о русской победе.
В Польше и на Западе не ждали такого успеха Петра и были им поражены. Слух о
взятии  Азова прошел  по всей Европе. Польские дипломаты плохо скрывали свой
страх, внушаемый им политическими успехами  соседки -- Москвы. Сами москвичи
со времени  царя Алексея не  видали таких  побед  и находились  под обаянием
взятия Азова.
     И после победы, как после неудачи, Петр не опустил рук. Зима 1696/97 г.
прошла в  заботах об  укреплении  Азова и о  построении  флота для Азовского
моря. В  Азов  решено  переселить 3000 семей  из  волжских  городов  и  3000
стрелецкого  войска.   Построение  флота  решено  было  совершить  силами  и
средствами всего государства:  таким образом  создалась своеобразная земская
повинность:  с  каждых 10 000 крестьянских дворов,  принадлежавших  светским
владельцам, правительство желало получить снаряженный корабль; с каждых 8000
крестьянских дворов духовных владельцев  -- то же самое.  Городское сословие
всего   государства  должно  было  снарядить  12  кораблей.  Для  этой  цели
землевладельцы   должны   были  съехаться  в  Москву,   образовать  компании
("кумпанства"), разверстать издержки  и повинности и готовить корабли в 1698
г.   Правительство  же  снабжало  кумпанства  инструкциями   и  необходимыми
чертежами.
     Заботясь о привлечении в Россию техников-иностранцев, Петр решился, для
лучшего  утверждения в России морского дела, создать и русских техников, для
чего послал за границу знатную  молодежь  "учиться архитектуры  и управления
корабельнаго". Пятьдесят молодых придворных были  посланы в Италию, Англию и
Голландию, т.е. в страны, знаменитые тогда развитием мореплавания.
     Высшее  московское общество  было  неприятно поражено  этим новшеством;
Петр не  только сам сдружился  с немцами, но  желает, как  видно, сдружить и
других. Еще  больше  поражены  были русские люди, когда узнали, что сам Петр
едет за границу.
     Но раньше, чем царь успел собраться  в дорогу, произошел  ряд тревожных
событий. В  1697  г. простой монах Аврамий подал царю рукопись,  наполненную
упреками.  Аврамий  писал,  что  Петр  ведет  себя  "печально  и  плачевно",
уклонился в потехи, а государством правят дьяки-мздоимцы. На эти упреки Петр
ответил  строгим следствием и ссылкой Аврамия с его друзьями. Еще ранее Петр
за  что-то пытал  дядю  своей  жены П.  А.  Лопухина; другие  Лопухины  были
разосланы из Москвы. Очевидно, и они были  недовольны за что-то Петром. Так,
ко времени возмужалости  Петра  возрастало и недовольство им в  разных слоях
общества. В некоторых же кружках недовольство перешло  в определенный умысел
убить  Петра. Следствие, произведенное  перед самым отъездом его за границу,
выяснило, что главными заговорщиками на жизнь государя были бояре Соковнин и
Пушкин, и  стрелецкий полковник Циклер.  Мотивами  покушения  они выставляли
жестокости и новшества Петра и желали возмутить стрельцов. Циклер оговорил в
соучастии  и  Софью.  По этому  делу  виновные  подверглись  казни.  Поверив
соучастию  Софьи и  видя в заговоре против  себя  семя,  посеянное Ив.  Мих.
Милославским,  Петр отомстил и Софье, и Милославскому  (уже умершему в  1685
г.)  тем,  что велел с бесчестием вырыть гроб Милославского и подставить его
под плаху так, чтобы при казни заговорщиков на него текла кровь казненных.
     После этой  свирепой мести, устранив  из  Москвы подозрительных лиц для
государственной и своей безопасности, Петр отправился за границу.
     Путешествие. Петр ехал инкогнито, в  свите  "великого посольства",  под
именем   Петра   Алексеевича  Михайлова,   урядника  Преображенского  полка.
Отправление  великого  посольства  к западным  державам  (Германии,  Англии,
Голландии, Дании,  Бранденбургу, также к  Римскому  папе и в Венецию) решено
было еще  в 1696 г. Цель посольства состояла "в подтверждении древней дружбы
и  любви" с  европейскими монархами и "в ослаблении врагов Креста Господня",
т.е.  в  достижении союза против турок. Во главе  посольства стояли генералы
Франц Лефорт и Федор Алексеевич Головин. При них состояло 50 человек  свиты.
Мы не  знаем, как тогда  Петр объяснял цели своего собственного путешествия.
Современники судили о небывалой поездке русского  царя в  чужие  земли самым
различным образом. Одни говорили, что Петр едет в Рим  молиться ап. Петру  и
Павлу; другие -- что он просто хочет развлечься; некоторые думали, что Петра
за границу  увлек  Лефорт.  Сам  Петр  впоследствии, вспоминая свою поездку,
писал,  что поехал учиться  морскому  делу. Это объяснение,  конечно,  всего
вернее, но оно слишком узко. Не одному морскому делу хотел учиться Петр, как
мы увидим ниже.
     Москву и государство  Петр  оставил на руки Боярской думы. Это не  было
при нем неизведанной  новизной: царь и  раньше подолгу  не  бывал в  Москве,
уезжая  в  Архангельск и под Азов. Официально  считалось,  что  государь  не
уезжал;
     дела решались его именем, бояре не получали  никаких особых полномочий.
Некоторые  исследователи замечают, что  единственной  экстренной  мерой  при
отъезде Петра было удаление из Москвы подозрительных лиц (вроде Лопухиных).
     Для  достижения  цели   союза   против  турок  посольство  должно  было
отправиться прежде  всего в Вену. Но так как русский резидент в Вене как раз
в это время  успел продолжить союз с императором на три года, то посольство,
минуя  Вену, отправилось в  Северную Германию морем через  Ригу и Либаву.  В
Риге, принадлежавшей шведам, Петр получил ряд  неприятных впечатлений  и  от
населения  (которое  дорого  продавало  продукты  русским),  и  от  шведской
администрации.  Губернатор Риги  (Дальберг) не  допустил  русских к  осмотру
укреплений города, и  Петр посмотрел на  это как на оскорбление. В Курляндии
зато  прием   был  радушнее,  а  в  Пруссии  (тогда  еще  в  Бранденбургском
курфюршестве)  курфюрст  Фридрих  встретил  русское  посольство  чрезвычайно
приветливо.  В Кенигсберге для Петра и послов дан был  ряд праздников. Между
весельем Петр серьезно занимался изучением артиллерии и получил от  прусских
специалистов диплом, признавший его за "искуснаго огнестрельнаго художника".
Русское  посольство   между   тем  вело  с   бранденбургским  правительством
оживленные  переговоры  о  союзе;  но русские желали  союза против  турок, а
пруссаки -- против шведов, и дело кончилось ничем. После некоторых экскурсий
по Германии Петр  отправился в  Голландию ранее  своих спутников.  На дороге
туда  встретился он с двумя курфюрстинами (Ганноверской и  Бранденбургской),
которые оставили  нам  его характеристику.  "У него прекрасныя черты лица  и
благородная осанка,  -- пишет  одна из них;  -- он обладает большою живостью
ума;  ответы его быстры и верны.  Но при всех достоинствах, которыми одарила
его природа,  желательно было бы, чтобы  в нем было  поменьше грубости.  Это
государь очень хороший  и  вместе очень дурной; в  нравственном отношении он
полный представитель своей страны.  Если бы он получил лучшее воспитание, то
из него вышел  бы человек совершенный,  потому что у него много достоинств и
необыкновенный  ум".  Грубость  Петра выражалась  в  отсутствии той светской
выдержки,  к  какой  привыкли  германские  принцессы.  При начале  беседы  с
принцессами  Петр  очень конфузился, закрывал лицо руками. "Видно также, что
его не выучили есть опрятно", -- заметила другая  курфюрстина. Этой светской
выдержкой  Петр  не овладел  вполне,  кажется, никогда, но  впоследствии  он
потерял свою робость и застенчивость.
     В Голландии  Петр прежде всего направился  в городок Саардам (Саандам);
там  были знаменитые корабельные верфи, о которых он слышал  еще в России. В
Саардаме принялся  он  плотничать  и  на  досуге  кататься  по морю. Но  его
инкогнито, плохо соблюдавшееся и в Германии, было нарушено и здесь;  в Петре
Михайлове  узнали  царя  Петра,  и   весь  город  стремился   посмотреть  на
диковинного гостя. Петр сердился, жаловался, даже  бил назойливых  зевак, но
ему  толпа  не  давала ни  спокойно  работать на  верфи, ни  отдыхать в  его
скромном домике (этот  домик  в ноябре  1886 г.  передан Нидерландами в  дар
России и принят нашим правительством). Рассерженный  Петр, пробыв в Саардаме
всего неделю, переехал в Амстердам, где оставался с половины августа 1697 до
января 1698  г., лишь на короткое  время выезжая  в Гаагу и другие города. В
Амстердаме  он  учился  кораблестроению   на  Ост-Индской   верфи  и  достиг
значительных успехов, но остался недоволен голландским кораблестроением. Уже
в России  он  научился  плотничать, в  Голландии  же  искал  изучить  теорию
кораблестроения.  Но  голландцы  строили  суда  навыком, не  умея составлять
корабельных  чертежей,  не  зная  теории  корабельного искусства.  Это-то  и
сердило Петра. "Зело ему стало противно, -- писал он сам о себе, --что такой
дальний путь для сего восприял, а желаемаго конца не достиг". Случайно узнал
он,  что  теория судостроения выработана  у англичан,  и решился  поехать  в
Англию;  в  Москву  же  послал  приказ  подчинить  голландских  мастеров  на
Воронежской верфи мастерам венецианским и датским.
     Неудачу потерпел  Петр в занятиях  морским делом,  неудачу потерпело  и
посольство русское в  Гааге:  Голландия отклонила от  себя всякое  участие в
войне против турок. С  чувством неудовольствия оставлял Петр Голландию, но в
ней тем не менее он  многому научился. Одновременно  с работами на верфи  он
занимался  математикой,  астрономией, рисованием и гравированием, он посещал
разные  музеи,  слушал  лекции  медицины,   интересовался  всеми   отраслями
положительных    знаний,    присматривался    к    различным    механическим
усовершенствованиям,    знакомился   с   морскими    промыслами   (например,
китоловными).  Привыкая к особенностям блестящей, зажиточной и  просвещенной
голландской  жизни,  Петр приобретал  массу  новых  культурных  впечатлений,
развивался и образовывался.
     В  Англии,  куда  Петр  переехал  без  посольства  в  начале  1698  г.,
повторилось то же самое, что и в  Голландии. Петр учился теории судостроения
и  военному делу,  катался  по  Темзе и присматривался  к английской  жизни,
вращаясь в самых  разнообразных сферах. Английские инженеры, техники, моряки
производили на Петра  лучшее  впечатление,  чем  голландские, и  он  усердно
приглашал их в Россию. Зато  политическая и придворная  жизнь в  Англии мало
интересовала Петра (то же  было и в Голландии), и высшее английское общество
имело основание считать Петра "мизантропом"  и "моряком". Избегая придворных
церемоний, Петр держал себя так свободно и странно для монарха, что встретил
осуждение со стороны английского двора, которому "надоели причуды царя", как
писал один дипломат.
     В апреле 1698  г. Петр  вернулся в Голландию, к посольству, чтобы с ним
ехать в Вену. До Вены он доехал только  в июне  и прожил  там около  месяца.
Встреченный императором  Леопольдом очень  радушно,  он осматривал  Вену,  а
между тем  деятельно шли  переговоры русских и венских дипломатов в войне  с
турками.  С удивлением и  досадой видел Петр,  что австрийские  политики  не
только  не  разделяют его завоевательных видов на Турцию, но даже не  желают
продолжения и той  вялой войны, какую вели до тех пор, Русские говорили, что
если уже император  желает  мира,  то следует заключить  его  в интересах не
одной  Австрии,  а  всех  союзников.  Но и эта  мысль  не  находила  в  Вене
сочувствия. Петр убедился,  что  коалиция против турок, о которой он мечтал,
невозможна, что  следует  и  России  мириться с Турцией,  если она  не хочет
воевать с нею один на один.
     В июле царь думал ехать из Вены в Италию, но получил известия из Москвы
о новом бунте стрельцов. Хотя  скоро пришло донесение,  что  бунт  подавлен,
однако Петр поспешил  домой. По дороге в Москву, проезжая через Польшу, Петр
виделся с  новым  польским  королем Августом II (в то же время  и курфюрстом
саксонским); встреча их была очень дружественная (Россия сильно поддерживала
Августа при выборах на польский престол). Август предложил Петру союз протиь
Швеции, и  Петр, наученный неудачей своих противотурецких планов, не ответил
таким отказом, как ответил раньше Пруссии. Он в принципе согласился на союз.
Так, за границу повез он мысль об изгнании из Европы  турок, а из-за границы
привез мысль о борьбе со Швецией за Балтийское море.
     Что же дало Петру заграничное путешествие? Результаты его очень велики:
во-первых,  оно послужило  для сближения  Московского государства с Западной
Европой,  во-вторых, окончательно  выработало  личность и направление самого
Петра.
     Пользуясь  пребыванием  за  границей  царя,  европейские  правительства
спешили извлечь  из сношений  с  ним  всевозможные  выгоды для  своих стран.
Дипломатические  отношения России  с Западом пошли  гораздо живее со времени
путешествия Петра. Русские дипломаты и учащаяся молодежь, явившаяся на Запад
вместе с посольством и отдельно от  него, знакомили европейцев с Россией.  В
свою очередь, иностранцы толпами потянулись  на Русь  вследствие приглашения
самого Петра  и его уполномоченных. Необычайный факт путешествия московского
царя возбудил любопытство  всего западноевропейского общества  и  к личности
царя,  и к  ею  народу. В  германских университетах темой  диспутов  ставили
поездку  Петра  и будущее  просвещение  России как  результат этой  поездки.
Философ  Лейбниц  составлял  просветительные  проекты  преобразования  Руси.
Европа,  видя  поведение  Петра, догадывалась,  что  результатом просвещения
самого Петра будет просвещение его государства. Поэтому поездка  Петра стала
весьма популярным предметом для политических и культурных рассуждении.
     Для самою Петра путешествие  было последним актом  самообразования.  Он
желал  получить  сведения  по  судостроению,  а  получил  сверх  того  массу
впечатлений, массу знаний. Более года пробыл он за границей, всегда в толпе,
среди разнообразных  лиц, среди разных национальных  культур.  Он не  только
увидел культурное и материальное превосходство  богатейших стран Запада  над
своей бедной  Русью, но  и сжился  с обычаями этих стран,  стал в них как бы
своим  человеком  и не  мог  вернуться  к  старому  мировоззрению.  Сознавая
превосходство  Запада, он  решился приблизить  к нему свое государство путем
реформы. Смело можно сказать, что Петр как реформатор созрел за границей. Но
все  воспитание Петра, вся его  жизнь  в  Москве обусловили  собой некоторую
односторонность  в  его  заграничном  самообразовании:  покоритель  Азова  и
создатель  русского   флота,  Петр  далеко  стоял  от  вопросов  внутреннего
управления Московского государства. И  за границей Петра завлекали морское и
военное  дело,  культура  и  промышленность,  но  сравнительно  весьма  мало
занимало  общественное  устройство  и управление Запада.  По  возвращении  в
Москву, Петр немедленно начинает "реформы", окончательно порывает со старыми
традициями;   но  его  первые   шаги   на  пути   реформ  не  касаются   еще
государственного быта. Он является с культурными новшествами по преимуществу
и  с  большой  резкостью  проводит  их в жизнь. К  реформе  государственного
устройства и управления он переходит гораздо позднее.
     Годы  1698 и  1699.  25 августа  1698  г.  вернулся Петр  в  Москву  из
путешествия. В этот день он не был во дворце, не  видел жены; вечер провел в
Немецкой слободе, оттуда уехал  в свое  Преображенское. На следующий день на
торжественном  приеме  боярства  в Преображенском  он начал  резать боярские
бороды и окорачивать длинные кафтаны. Брадобритие и ношение немецкого платья
были объявлены обязательными. Не желавшие брить бород скоро стали платить за
них  ежегодную  пошлину,   относительно   же  ношения  немецкого  платья  не
существовало никаких послаблений для лиц дворянского и городского  сословия,
в старом наряде осталось одно крестьянство да духовные лица.  Старые русские
воззрения не одобряли брадобрития и перемены одежды, в бороде видели внешний
знак внутреннего благочестия, безбородого человека считали неблагочестивым и
развратным.  Московские патриархи, даже  последний  -- Адриан  --  запрещали
брадобритие; московский же  царь Петр делал его  обязательным, не  стесняясь
авторитетом  церковных  властей. Резкое  противоречие  меры царя  с  давними
привычками народа и проповедью русской иерархии  придало этой  мере характер
важного и  крутого переворота и  возбудило народное неудовольствие  и глухое
противодействие  в массе. Но  и более  резкие поступки  молодого  монарха не
замедлили явиться глазам народа. Не медля по возвращении из-за границы, Петр
возобновил  следствие о том бунте стрельцов,  который заставил его  прервать
путешествие.
     Бунт этот возник таким образом. Стрелецкие  полки по  взятии Азова были
посланы  туда  для гарнизонной  службы. Не привыкнув  к  долгим  отлучкам из
Москвы, оставив там семьи  и промыслы, стрельцы тяготились дальней  и долгой
службой и  ждали  возвращения в Москву. Но из Азова их  перевели к  польской
границе, а в  Азов на место  ушедших двинули из  Москвы всех тех  стрельцов,
которые  еще  оставались там.  В Москве  не осталось ни  одного  стрелецкого
полка, и вот  среди стрельцов  на польской  границе  разнесся  слух,  что их
навсегда  вывезли  из столицы  и  что  стрелецкому  войску грозит  опасность
уничтожения. Этот слух  волнует стрельцов; виновниками такого  несчастья они
считают  бояр  и  иностранцев,   завладевших  делами.  Они  решаются   силой
противозаконно  возвратиться   в  Москву  и  на  дороге  (под  Воскресенским
монастырем) сталкиваются с регулярными войсками, высланными против них. Дело
дошло  до  битвы, которой  стрельцы  не  выдержали  и  сдались.  Боярин Шеин
произвел розыск о бунте, многих повесил, остальных бросил в тюрьмы.
     Петр  остался  недоволен розыском  Шеина  и начал  новое  следствие.  В
Преображенском  начались  ужасающие пытки  стрельцов.  От стрельцов добились
новых  показаний о целях бунта: некоторые признались, что в их деле замешана
царевна  Софья,  что это  в ее пользу стрельцы желали произвести  переворот.
Трудно  сказать, насколько  это  обвинение  Софьи  было  справедливо,  а  не
вымучено  пытками,  но  Петр  ему  поверил и страшно мстил  сестре  и  карал
бунтовщиков. Софья, по показанию  современника, была  предана суду  народных
представителей.  Приговора суда  мы  не  знаем, но знаем  дальнейшую  судьбу
царевны.  Она была пострижена  в  монахини и заключена в том же Новодевичьем
монастыре, где жила с 1689 г. Перед самыми ее окнами Петр повесил стрельцов.
Всего  же в Москве и Преображенском было казнено далеко за  тысячу  человек.
Петр сам рубил головы стрельцам и заставлял то  же делать своих приближенных
и  придворных.  Ужасы, пережитые тогда  Москвой,  трудно рассказать:  С.  М.
Соловьев характеризует осенние дни 1698 г. как время "террора".
     Рядом  с  казнями стрельцов  и  уничтожением  стрелецкого  войска  Петр
переживал  и  семейную драму. Еще  будучи  за границей, Петр уговаривал свою
жену  постричься  добровольно. Она не согласилась. Теперь Петр отправил ее в
Суздаль, где она, спустя  несколько месяцев, была пострижена  в монахини под
именем  Елены (июнь  1699  г.). Царевич  Алексей остался  на  руках у  тетки
Натальи Алексеевны.
     Ряд ошеломляющих событий 1698  г. страшно подействовал и на  московское
общество, и  на самого Петра.  В обществе слышался ропот на  жестокости,  на
новшества   Петра,  на  иностранцев,  сбивших   Петра   с   пути.  На  голос
общественного неудовольствия Петр отвечал репрессиями: он не уступал ни шагу
на  новом пути, без пощады рвал  всякую  связь с  прошлым, жил сам и  других
заставлял  жить по-новому. И эта борьба  с общественным  мнением оставляла в
нем глубокие следы: от пытки  и серьезного труда переходя к  пиру и  отдыху,
Петр чувствовал себя неспокойно, раздражался,  терял самообладание.  Если бы
он высказывался легче и обнаруживал  яснее свой внутренний мир, он рассказал
бы, конечно, каких душевных мук стоила ему вторая половина 1698 г., когда он
впервые рассчитался  со  старым  порядком  и  стал проводить свои культурные
новшества.
     А  политические  события  и  внутренняя  жизнь  государства  шли  своим
чередом. Обращаясь к управлению государством, Петр в январе 1699 г. проводит
довольно  крупную общественную реформу: он  дает право самоуправления тяглым
общинам  посредством выборных Бурмистерских палат. Эти  палаты (а за ними  и
все  тяглые   люди)  изъяты  из  ведения   воевод  и  подчинены   московской
Бурмистерской  палате, также  выборной.  В  конце того  же  1699  года  Петр
изменяет способ летосчисления. Наши предки вели счет лет от сотворения мира,
а начало года -- с 1 сентября (по старому счету 1 сент. 1699 г. было 1 сент.
7208 г.). Петр предписал 1  января  этого 7208 года отпраздновать  как Новый
год  и  этот январь  считать  первым месяцем  1700 г. от Рожд.  Христова.  В
перемене календаря  Петр опирался на пример православных  славян  и  греков,
чувствуя, что отмена старого обычая многим не понравится.
     Так в виде отдельных мер Петр начинал свои реформы. Одновременно с этим
намечал он  и новое направление  своей внешней политики: Подготовительный  к
деятельности период  кончился. Петр сформировался  и  принимался за  тяжелое
бремя   самостоятельного  управления,  самостоятельной  политики.  Рождалась
великая эпоха нашей исторической жизни.

     Внешняя политика Петра с 1700 года
     С  1700  г.  Петр  начал  шведскую  войну  (главное  дело  его  внешней
политики).    С    1700    г.    Петр   является   уже    вполне   созревшим
правителем-реформатором.  Хронологический  обзор  его жизни,  имевший  целью
проследить развитие  личности и взглядов Петра  и обстановку этого развития,
мы    можем    теперь   заменить    систематическим   обзором   деятельности
преобразователя. Общеизвестность событий  времени  Петра  избавляет  нас  от
необходимости излагать подробности этих событий: мы  будем  следить  лишь за
общим  ходом,  смыслом  и  связью  их, обращая  внимание  преимущественно на
результаты, достигнутые  Петром. Это. даст  нам возможность в целом отметить
сущность преобразовательной деятельности Петра.
     Первоначально обратимся к внешней политике, затем рассмотрим внутренние
реформы и, наконец,  попробуем дать  характеристику самого преобразователя и
ту  степень  успеха  и  общественного  сочувствия,  какой  пользовалась  его
деятельность.
     Выше   было   сказано,  что  заграничное  путешествие  показало   Петру
невозможность коалиции против турок и необходимость  коалиции против шведов.
Сильно  занятый  до  своего путешествия  мыслью об изгнании турок из Европы,
Петр затем постоянно мечтает о приобретении берегов Балтийского  моря (мечта
эта  привела  Ивана  Грозного к тяжелой неудаче). Соблазнительным показалось
Петру предложение Августа о союзе против шведов, но  он  соглашался  на него
только  принципиально, потому что не  вполне  надеялся на мир  с  турками, а
турецкая война исключала возможность всякой иной.
     Возвратясь  в Москву,  Петр  хлопочет о мире с  турками, чтобы не  быть
покинутым немцами-союзниками. В конце 1698 г. думный дьяк Возницын заключает
с турками перемирие, а летом 1699 г. другой думный дьяк Украинцев на русском
корабле отправлен  в Константинополь  для  заключения  мира. Но переговоры о
мире  затянулись почти на целый год, и  это  обстоятельство связывало  Петру
руки. Во время препирательств Украинцева с турками в Москву явились послы от
Августа Саксонско-Польского, чтобы окончательно  выработать условия коалиции
против  Швеции. Инициатором коалиции  был  Август, искавший союза не с одним
Петром,  но  и с  Данией.  Соседние со  Швецией  державы  желали  лишить  ее
преобладания на Балтийском море  и земель, занятых шведами на восток и юг от
Балтики.  Эти  желания  держав  вдохновили  шведского  эмигранта  Паткуля  к
возбуждению  коалиции  против  его  бывшего  правительства.  Будучи  жертвой
"редукции",  т.е.  конфискации  дворянских  земель,  предпринятой  шведскими
королями  с целью  добить  ослабевшую  аристократию, Пат-куль  эмигрировал и
желал отомстить шведскому правительству отнятием Лифляндии (родины Паткуля).
Думая не без основания  найти  поддержку у Августа, Паткуль к нему обратился
со своим планом союза против  Швеции. Август ухватился за этот план, привлек
к союзу Данию и отправил Паткуля в Москву привлекать Петра.
     В Преображенском осенью 1699 г. происходили в глубокой тайне переговоры
о союзе. Результатом их явился союзный договор Петра с Августом, по которому
Петр  обязывался вступить в  войну со  Швецией, но оставлял  за собой  право
начать  военные  действия  не  ранее  заключения   мира   с  турками.  Такое
направление  дал Петр  своей  дальнейшей  политике. Можно  с  достоверностью
сказать,  что при  самом начале войны со Швецией  у Петра  была единственная
цель  --  завладеть  берегом  Финского  залива,  приобрести море  с  удобной
гаванью. Союзники  Петра думали эксплуатировать  силы  России в свою пользу,
получить русские войска в  свое  распоряжение и направить их  для завоевания
южных  шведских областей на восточном берегу Балтийского моря; они не желали
усиления России и  боялись, что Петр будет  действовать  на севере  в  своих
исключительно видах. Боязнь их  была основательной; верный традициям родины,
Петр  немедленно  после  заключения  договора  начинает  военные разведки  в
окрестностях  Нарвы, важнейшей  шведской крепости  на Финском заливе (с этой
целью в марте  1700  г. послан  в Нарву Кормчин).  Очевидно, Петр  думает  о
приобретении ближайших  к  Руси балтийских  берегов,  а не о  простой помощи
союзникам.
     Но, готовясь к  войне, Московское  правительство  и сам  Петр настолько
искусно скрывают свои планы,  что участие России в союзе против Швеции долго
остается  тайной.  Германская  и  шведская дипломатия  могла  ловить  только
смутные слухи о намерении Петра объявить шведам войну, а шведский резидент в
Москве  (Книперкрон)  усердно  доносил своему правительству  о  миролюбии  и
дружеских чувствах Петра. Петр ласкал  Книперкрона,  обещал ему, если Август
возьмет у шведов Ригу, "вырвать" ее у короля (не договаривая, в чью пользу);
в то  же время Петр отправил  в Швецию посла  кн. Хилкова  с  дружественными
уверениями. Это было в июне 1700 г.; мир с турками еще не был заключен.
     Между тем Дания и Август начали военные действия;
     датские войска  заняли герцогство Голштейн-Готторпское, союзное Швеции;
Август осаждал Ригу. На шведском престоле  был  молодой, 18-летний  государь
Карл  XII,  проявлявший  признаки  государственных  способностей  в  меньшей
степени, чем охоту к шумным забавам. Для  врагов Швеции одна личность  Карла
представлялась уже хорошим шансом успеха. Но, узнав о нападении врагов, Карл
неожиданно оставил свои мальчишества, тайно приехал к войску, переправился с
ними к Копенгагену  и заставил датчан заключить  мир (в Травендале 8 августа
1700  г.). Дания  отпала от коалиции.  Август не имел  успеха  под Ригой.  В
эту-то минуту Петр начал войну, не зная  еще о Травендальском мире  и  о том
огромном впечатлении, какое произвели военные способности Карла.
     18  августа  Петр узнал о мире с Турцией, 19-го объявил  войну  и 22-го
выступил с войсками  из Москвы к Нарве. Петр решил  трудиться для себя, а не
помогать  войсками  союзникам. Нарва  была осаждена сильным  русским войском
(35--40  тыс.  человек). Но Петр начал  кампанию  под осень,  погода  мешала
военным  операциям,  бездорожье   оставляло  войско   без  хлеба  и  фуража.
Недостатки военной организации давали себя знать: хотя  войска, стоявшие под
Нарвой, были регулярные, нового строя,  но сам Петр сознавался, что они были
"не  обучены",  т.е.  плохи.  Кроме  того,  офицерами  в   большинстве  были
иностранцы, не  любимые  солдатами, плохо знавшие русский язык, а  над  всей
армией не было одной власти. Петр поручил команду русскому генералу Головину
и  рекомендованному  немцами французу,  герцогу  де  Кроа.  И  сам  Петр  не
отказался  от  распоряжений  военными   действиями.  Было,  таким   образом,
многоначалие.  При  всех  этих  условиях  среди  русских  войск  естественно
возникала  боязнь столкновения  с армией Карла,  покрытой  лаврами  недавних
побед в Дании.
     А Карл  после разгрома Дании шел на Петра. Русские под Нарвой  узнали о
приближении шведов  уже тогда, когда Карл  был всего в 20--25 верстах.  Петр
немедленно уехал из войска, оставив команду де  Кроа. Зная мужество и личную
отвагу Петра, мы  не можем объяснить  его  отъезд малодушием; вернее думать,
что Петр  считал дело под  Нарвой проигранным и уехал готовить государство к
обороне  от шведского нашествия. 20 ноября 1700 г. Карл действительно разбил
русскую армию, отнял  артиллерию и захватил генералов.  Петр спешил укрепить
Новгород и Псков, поручил Репнину  собрать  остатки возвратившейся  разбитой
армии и ждал Карла на границах Московского государства.
     Но ошибка Карла спасла Петра от дальнейших бед. Карл не  воспользовался
своей  победой  и не пошел на Москву.  Часть голосов  в  его военном  совете
высказалась  за  поход  в  Россию, но Карл близоруко смотрел на силы  Петра,
считал его  слабым  врагом --  и  отправился  на Августа. Петр мог вздохнуть
свободней.  Но  положение  все-таки  было тяжелое:  армия  была  расстроена,
артиллерии не  было, поражение дурно  повлияло  на  настроение  духа  внутри
государства  и уничтожило престиж России  за границей.  Рядом  с дифирамбами
Карлу   западноевропейская  публицистика  разразилась  градом  насмешек  над
слабостью Москвы и Петра.  Была пущена  в обращение  медаль,  изображавшая с
одной  стороны  осаду  Нарвы  и Петра, греющегося при пушечном огне (подпись
взята из Библии: "бе же Петр стоя и  греяся"), а с другой стороны -- Петра и
русских,  позорно бегущих  от  Нарвы (подпись оттуда  же: "исшед вон плакася
горько").
     Под свежим  впечатлением поражения у Петра мелькнула мысль искать мира,
но Петр не нашел ни у кого за границей охоты помочь России  и  взять на себя
посредничество между ней и Швецией. Однако и сам Петр недолго останавливался
на мысли о прекращении войны. Он  деятельно готовил новые войска; рекрутские
наборы (со всех сословий) дали ему много людей, страшная энергия помогла ему
устроить из них армию. Обруселому немцу  Виниусу  Петр поручил  изготовление
новых  пушек.  Медь,  которою Московское  государство было далеко не богато,
доставали, между прочим, из церковных колоколов, взятых  в  казну. В течение
года Виниус  успел изготовить  300  пушек.  К  лету 1701  г. у Петра,  таким
образом, снова явились средства продолжить войну.
     В феврале  1701  г. Петр близ Динабурга в  м[естечке]  Биржах виделся с
королем  Августом,  на  которого  теперь  обратился Карл XII.  Петр и Август
условились продолжать  борьбу  со  Швецией,  причем  Петр  обязался помогать
Августу  войсками,  отдавал  ему в случае  успеха Эстляндию и Лифляндию,  но
оставлял  себе свободу  действий в  Ингрии  и  Карелии и  в  завоевании этих
областей полагал свою конечную цель. Летом 1701 г. начались военные действия
у Финского залива и в Польше. В продолжение  нескольких лет Петр делил  свои
силы надвое: на севере он действовал за себя, в Польше помогал Августу.
     На  севере  у  Финского залива дела  шли удачно для Петра. Слабые силы,
оставленные Карлом  для  защиты Эстляндии  и  Лифляндии,  не могли  отразить
русских войск. В  1701 и 1702 гг. Шереметев с большой армией  опустошил  эти
области  и два раза разбил  шведского генерала Шлиппенбаха  (при Эрестфере в
декабре 1701 и Гуммельсгофе  в  июле 1702 г.). Первые победы  очень радовали
Петра. Сам  он не принимал постоянного  участия в  военных  действиях против
шведов.  Он оставил на свою  долю  трудное  дело организации государственной
защиты и военных сил. Он ездил из конца в конец  по  России:  в Архангельске
принимал меры против нападения шведов с моря; в Москве следил за общим ходом
военных   приготовлений;  в   Воронеже  удостоверялся,  годен   ли   недавно
сооруженный  флот  для  защиты  южных областей  в  случае  нападения  турок.
Ежегодно появлялся он и  на театре войны. В 1702 г. Петр из Архангельска без
дорог, через леса и болота прошел до Ладожского озера и протащил с собой две
яхты (следы рубленых им просек видны до сих пор).  Явившись к истокам Невы и
действуя  с  корпусом Апраксина, Петр  взял здесь шведскую крепость Нотебург
(древние  новгородцы  владели  им  и  звали его  Орешком;  Петр  назвал  его
Шлиссельбургом,  т.е.  ключом к  морю).  Весной  1703 г.,  после  поездки  в
Воронеж,  Петр снова явился на Неве  с войсками Шереметева, взял  укрепление
Ниеншанц  (вблизи  от устьев  Невы) и  основал  при  море укрепленную гавань
Петербург (в мае  1703 г.). Место было выбрано для первой  русской гавани не
без расчета:  во-первых -- восточный берег  Финского залива есть ближайший к
Руси пункт Балтийского  поморья (о  Риге Петр тогда еще  не  мог мечтать), а
во-вторых  --   Нева,  на  которой  основан  был  порт,  представляет  конец
естественной системы водных путей, лежащих внутри России. Петр очень дорожил
новой  гаванью и все дальнейшие  военные  операции на севере  направлялись к
тому,   чтобы   обеспечить   обладание   Петербургом.   С   этой  целью  шло
систематическое  завоевание  южного  берега   Финского  залива:  были  взяты
Копорье, Ям (Ямбург),  Нарва.  В  1704  г.  был взят самим Петром Дерпт.  На
Финском заливе Петр немедленно  завел  флот,  а  в  новый  порт приглашались
иностранные корабли, чтобы тотчас начать и торговлю с Западом новым
     путем.
     На другом театре войны, в Польше, дела шли не так удачно. Летом 1701 г.
соединенные русско-саксонские  войска  были  разбиты  Карлом, который, тесня
Августа в  Польше,  добился  "детронизации" Августа  и  возвел  на  польский
престол познанского воеводу  Станислава Лещинского. Но многие паны держались
Августа, и в Польше настало междоусобие. В 1705 г. Петр, после успехов своих
на  Балтийском  побережье,  решился  поддержать Августа  серьезно, чтобы  не
потерять  с  его  падением  и последнего союзника. Русская  армия в  60  000
человек вошла в Курляндию и Польшу. Но после  некоторых успехов русских Карл
принудил  главные силы русской армии отступить от  Гродно к  Киеву, и только
военный талант Меншикова, берегшего солдат по приказу Петра, дал возможность
русским сохранить артиллерию  и  боевой  порядок. Саксонские  же  войска  (с
вспомогательным  русским корпусом) были разбиты Карлом  в Силезии. В 1706 г.
неудачи продолжались:
     Карл напал на Августа в самой Саксонии и принудил его к заключению мира
(в Альтранштадте), по  которому Август  отказался от польской  короны  и  от
союза  с  Петром  (при  этом Паткуль  был  выдан  Карлу). Петр  остался  без
союзников, в единоборстве с таким королем, который  приобрел в Европе  славу
непобедимого.
     Положение  Петра  представлялось  ему самому  крайне тяжелым: в письмах
своих в то время он подписывался "печали исполненный Петр". Но и с печалью в
сердце он не потерял своей энергии. Ожидая врага с юго-запада, Петр укреплял
границы  и в то же  время старался в самой Польше найти опору против Карла и
его союзника короля Станислава. Петр вошел в сношение с панами, недовольными
Станиславом,  и искал человека,  которого  можно  было  бы  противопоставить
Лещинскому в  качестве претендента  в  короли польские. Но  эти  старания не
увенчались успехом. После Альтранштадтского мира Карл  в  1707 г.  перешел в
Польшу и распоряжался ею.
     Только  в декабре 1707 г.  начал он наступление  против  Петра и  занял
Гродно (через два  часа после  отъезда из Гродно  Петра). Русские отступали.
Ясно было, что  наступал кризис войны, подходили решительные минуты. Карл из
Гродно  мог двинуться или  на север,  чтобы  отнять  у  Петра завоевания  на
берегах Балтийского моря, или на северо-восток, на Москву, с  целью  в корне
подорвать силы Петра.  Петр  не  знал,  чего  ждать.  Москву  укрепляли  под
руководством   царевича  Алексея   Петровича,   южная  армия  была  поручена
Меншикову,  заботы о  завоеванном Прибалтийском крае  взял  на себя Петр. Он
удалился с  юга  в Петербург в  тяжелом, угнетенном  настроении  духа. Болея
телом  и духом,  тревожно  ожидая  развязки  войны, он просил  Меншикова  не
вызывать его из Петербурга без крайней надобности и требовал, чтобы Меншиков
держался против  Карла с полной осторожностью. Однако Петр скоро сам оставил
Петербург и принял деятельное участие в кампании 1708 г.
     Эта кампания  1708 г. далеко не была проигрышем для русских. Карл начал
наступление  к  Москве,  с  боя  завладел  переправой  через  Березину  (при
Головчине), дошел до Могилева и ждал  соединения с  вспомогательным корпусом
Левенгаупта, который из Лифляндии шел на помощь к королю с большими запасами
продовольствия.  Но благодаря  стратегическим  оплошностям Карла,  часть его
войска была  поражена при м.  Добром  кн.  М.  М.  Голицыным, а весь  корпус
Левенгаупта был наголову разбит Петром  при деревне Лесной  28 сентября 1708
г. Все запасы попали  в руки русских.  Теперь  вся  надежда  Карла  была  на
Малороссию,  где  он рассчитывал  найти  запасы  и  союзника  в лице гетмана
Мазепы. Победа при Лесной была большим успехом Петра:
     он называл день 28 сентября "начальным днем нашего добра",  и это  была
правда; перевес военного счастья  стал склоняться заметно на сторону Петра с
этого 1708 года.
     Карл и в Малороссии  потерпел  неудачу. Малороссия,  во второй половине
XVII  в.  присоединенная  к  Москве,  жила  до   времени  Петра  неспокойной
внутренней жизнью; в ней  постоянно  шло  брожение, была рознь  общественных
классов. Задачей Москвы  было уничтожение этой  розни, но московские меры не
всех удовлетворяли:  если низшие  классы  малороссиян  были довольны  сменой
польского господства на московское, то  высший класс --  казачья старшина --
скорее  желал занять место польского  панства  в  Малороссии и  сочувствовал
польскому  строю жизни. Вместе с тем стремление Москвы крепче  взять  в руки
Малороссию и получить  больший контроль  в  малорусских  делах не  нравилось
многим   малороссиянам.  Малороссийские  гетманы   всегда   были  в  трудном
положении: с  одной  стороны  -- Москва,  требующая  строгого  подчинения, с
другой стороны -- малорусское общество, требующее автономии; с одной стороны
--  Москва,  требующая  порядка,  с другой  --  внутренний  раздор,  партии,
стремящиеся  к  господству в  стране.  Эти  обстоятельства  делали  гетманов
жертвой самых разнообразных и противоположных влияний,  происков, интриг, --
ив результате "после Богдана Хмельницкого, -- как говорит С. М. Соловьев, --
не было ни  одного  гетмана в Малороссии,  который бы спокойно  кончил жизнь
свою в гетманском достоинстве". В течение десятилетнего гетманства Мазепа не
только  умел  держать  в руках малорусское общество,  но успел  и  в  Москве
заслужить  редкое  доверие  Петра.  Петр не верил многочисленным  доносам на
Мазепу, а сам Мазепа умел убедительно оправдываться от обвинений. Когда Карл
в 1707  г. решил идти  на  Россию,  то Мазепа  был  убежден,  что  Петру  не
справиться  с врагом, и  рассчитывал, что если  Малороссия останется  верной
побежденной Москве, то победители Карл  и  Станислав Лещинский не пощадят ни
Мазепу, ни Малороссию. Если же Малороссия перейдет  ранее на ту сторону, чья
победа вероятнее, то такой переход  обеспечит в  будущем и самостоятельность
внутренней   жизни  Малороссии,   и  высокое  положение   гетмана.  По  этим
соображениям,  как  объясняют наши  историки,  Мазепа  решил  отложиться  от
Московского государства и  стал союзником Карла.  При таком шаге он надеялся
на  сочувствие всех тех, кто был недоволен режимом Москвы. Гетман думал, что
за ним пойдет вся Малороссия.
     Долго вел он тайные переговоры об отпадении с польским двором и Карлом.
Хотя в  Москву и шли доносы об измене гетмана, но Петр  им  не верил, потому
что  верил Мазепе.  Известный донос  Кочубея  (генерального судьи)  и  Искры
(полтавского  полковника)  кончился пыткой  и казнью их обоих  в 1708  г. Но
осенью того же 1708  года, когда Карл с  войсками пошел в Малороссию, Мазепа
принужден был открыть свою  игру и прямо примкнуть к одному  из противников.
Боясь неудачи задуманного шага, Мазепа долго колебался и сказывался больным,
когда получал приказания  от Петра действовать против шведов. Наконец, когда
притворяться было уже нельзя, он уехал из своей столицы Батурина и с отрядом
казаков пристал к шведскому войску. Его измена для  Петра была неожиданна, и
не только  для  Петра,  но и для массы  малороссиян.  Никто не  мог сказать,
пойдет  ли  Малороссия  за  гетманом  или  останется  верной  Руси.  В таких
обстоятельствах  русский главнокомандующий  Меншиков  проявил  замечательную
ловкость:  29  октября 1708  г.  Мазепа  соединился с  Карлом,  а уже  31-го
преданный  Мазепе  Батурин  был  взят  русскими   штурмом  и  сожжен.  Центр
предполагаемого  восстания  был  уничтожен,  вся  Малороссия   почувствовала
энергию и силу русских. Через неделю в Глухове казаки избрали нового гетмана
(Ивана  Скоропадского);   Мазепа,   как   изменник,   был   предан   анафеме
духовенством.   Малороссия   фактически   оказалась   в   руках   Петра,   а
малороссийские  крестьяне  начали народную войну  против наступавших шведов.
Так неудачно окончился для Карла 1708 год.
     Но  шведы  сохраняли престиж непобедимости и  казались грозным  врагом.
Петр боялся, что турки воспользуются пребыванием этого грозного врага на юге
Руси и начнут войну со своей стороны; на это твердо надеялся и Карл. Поэтому
Петр  зимой 1708/09  г.  принял все меры  обороны от турок, лично побывал  в
Воронеже  и  Азове,  а к  лету  1709 г. прибыл  к  армии Меншикова.  Хотя  в
действиях против шведов Петр держался крайне осторожно, не рискуя вступать в
открытые  столкновения с Карлом,  однако  он решился  открытым боем выручить
осажденный  шведами город  Полтаву;  27 июня  1709  г. произошло  знаменитое
сражение при Полтаве. Эта генеральная битва кончилась полным бегством шведов
на юг, к Днепру. Сам Карл успел переправиться через Днепр и уйти  в Бендеры,
в турецкие  владения, но вся его  армия  у  Днепра (у Переволочны) поло жила
оружие и была взята в плен.
     Полтавская  победа  совершенно  сломила  могущество  Швеции:  у нее  не
осталось армии,  у  Карла не стало прежнего обаяния;  раньше торжествовавший
над  всеми врагами,  а  теперь разбитый Петром, он  сразу  передал  Петру  и
Московскому  государству  то  политическое  значение,  которым  до  тех  пор
пользовалась  Швеция.   И  Петр  сумел   воспользоваться   плодами   победы.
Естественным  образом, он перенес военные операции  к  Балтийскому  морю и в
1710  г.  взял  Выборг, Ригу  и  Ревель.  Русские  стали  твердой  ногой  на
Балтийском побережье, существование Петербурга обеспечивалось. В то же время
вместе  с  военными  успехами Петр  сделал  и  большие  политические успехи.
Поражение Карла подняло против Швеции всех ее врагов: Дания и Саксония снова
объявили  Швеции  открытую  войну;  северогерманские  владетели  тоже  стали
принимать живое дипломатическое участие в великой Северной войне, не вступая
пока открыто в  борьбу со Швецией. Среди  всех союзников первое место теперь
стало принадлежать России и Петру. Петр сделался гегемоном Северной Европы и
сам  чувствовал, что он сильнейший и  влиятельнейший  монарх Севера. Ниже мы
увидим, что тревожный для союзников Петра вопрос о его неожиданной гегемонии
повел  к   охлаждению  между  Петром  и   остальными  членами  коалиции.  Но
политическое преобладание  России оставалось неизменным с 1709 г.,  несмотря
даже на неудачи Петра в Прутском походе.
     Прутский  поход  1711 г. получил  свое  название  оттого,  что развязка
русско-турецкой войны  1710--1711  гг.  произошла  на берегах реки Прут. Эта
русско-турецкая  война была  результатом дипломатической деятельности  Карла
XII и  дружественного  ему французского  двора.  Карл  жил  в  Турции  после
полтавского  поражения,  и  ему  не раз грозила  выдача в руки Петра. Россия
требовала  выдачи   Карла,  а  он   доказывал   туркам   своевременность   и
необходимость  для турок воевать  с Петром.  Результатом  его настояний  был
дипломатический разрыв Турции с Россией. Петр объявил Турции (в  ноябре 1710
г.)  войну  и задумал  вести  ее  наступательно.  Он  рассчитывал на  помощь
турецких славян, на союз  с вассальными  турецкими владетелями (господарями)
Молдавии  и  Валахии и на  поддержку Польши. Весной 1711 г. Петр  поспешил в
поход, думая раньше турок  завладеть Молдавией, Валахией и переправами через
Дунай. Но никто из  союзников не явился на  помощь вовремя. Присоединение  к
Петру молдавского господаря Кантемира  не спасло  русскую армию  от  голода,
переход  через степи  истомил  людей. К довершению всего турки ранее перешли
Дунай  и  на  берегу  Прута  окружили  громадными  силами  армию  Петра.  По
недостатку провианта и  воды (русские  были отрезаны от  Прута)  нельзя было
держаться  на месте, а по  сравнительной  малочисленности  войска невозможно
было с успехом пробиваться  сквозь турок. Петр вступил в переговоры о мире с
великим визирем. Отправляя к нему доверенных лиц, Петр дал им полномочие для
освобождения  войска и заключения  мира  уступить Азов,  все  завоевания  на
Балтийском море (если турки потребуют этого  для Карла), даже Псков; но Петр
желал, чтобы Петербург и восточный берег Финского залива оставался во что бы
то  ни  стало в руках русских. Однако уступлено было гораздо меньше того, на
что готов  был Петр. Случилось  так благодаря тому, что  турки  сами  желали
окончить войну,  в которую были  втянуты посторонними влияниями. Кроме того,
делу  пособили  ловкость  русского  дипломата  Шафирова и  богатые  подарки,
посланные Петром визирю.  Мир был заключен, и русская  армия  освобождена на
таких условиях: Петр отдавал Турции Азов и некоторые укрепленные пункты близ
Черного  моря,  отказывался  от  вмешательства  в  дела  Польши  (необходимо
заметить,  что  тогда  уже   были  проекты  раздела  Польши,  пользовавшиеся
сочувствием  Петра); наконец, Петр давал  Карлу  свободный  проезд в Швецию.
Хотя Петр возвратился в Россию "не без печали", по его  собственным  словам,
но  его  избавление  от плена и сравнительно  легкие условия  мира с Турцией
могли  казаться  даже удачей.  Он  дешево  отделался  от турок  и  продолжал
удерживать то высокое политическое положение в кругу европейских государств,
какое дала ему Полтавская победа.
     После  кампании 1709 г.  война со шведами  в  общем шла вяло. Для Петра
существовало  два  театра войны  со Швецией:  как  сильнейший  член коалиции
против  Карла,  он  участвовал  в  общих союзнических предприятиях  на южном
берегу Балтийского  моря, где были  шведские провинции  (Померания), в то же
время действовал и особо от союзников, завоевывая Финляндию.
     Приобретение  Финляндии  для Петра казалось  важным  делом  "двух  ради
причин главнейших (так писал он адмиралу  Апраксину): первое -- было  бы что
при мире уступить... другое, что  сия  провинция  есть матка Швеции, как сам
ведаешь: не только что мясо и прочее, но и дрова оттоль".  В 1713--1715  гг.
русские войска  и  флот овладели Финляндией и  стали грозить  самой  Швеции.
Таким образом, на этом театре войны Петр имел положительный успех.
     Менее  удачно шли дела с союзниками. Военные действия  против шведов на
юге  от  Балтийского моря  были,  правда,  не  без удач:  шведы теряли  свои
северогерманские  владения. Но дипломатические недоразумения  и столкновения
мешали единству союзных действий. Когда, после Прутского похода, Петр в 1711
и 1712 гг. приезжал в Германию, ему удалось теснее сблизиться с Пруссией; но
прочими  своими  союзниками он  уже  был недоволен  за  их  неискренность  и
неумение  согласно вести войну.  Но в  то  же  самое время  и дипломатия,  и
западноевропейская публицистика были, в свою очередь, недовольны Петром. Они
ему  приписывали завоевательные виды  на  Германию,  в его дипломатах видели
диктаторские замашки и  боялись  вступления  русских вспомогательных войск в
Германию.  И  после  неудачи на  Пруте  Петр своим  могуществом  был страшен
Европе.
     От  союза  с  Петром,  однако,  не  отказывались. При  участии  русских
союзники вытеснили  шведов окончательно из их германских  владений в  1715 и
1717  гг. Не помогло шведам  и присутствие самого Карла,  который в  1714 г,
вернулся из Турции.  Одновременно со  взятием у  шведов последней крепости в
Германии (Висмара) союзники задумали высадку в самую Швецию и отдали союзные
флоты  под  личное  начальство  Петра, но  высадка  не состоялась  благодаря
крупным недоразумениям между Петром и союзниками.  Петр думал  занять Висмар
своими  войсками, желая передать его  герцогу Мекленбургскому,  за  которого
выдал  замуж свою  племянницу Екатерину Иоанновну. Но  датская  и германская
дипломатии воспротивились занятию Висмара, ибо видели в этом желание русских
овладеть и Мекленбургом, и Висмаром. В то время (1716 г.) страх перед Петром
на Западе достиг своего  апогея. Петр действительно держал  себя  с  большим
чувством  собственного  достоинства  и давал  понять  союзникам  свои  силы.
Благодаря этому он стал любимым  предметом  политических  памфлетов, которые
приписывали ему самые чудовищные завоевательные планы.
     Опасения  прессы  разделяла и  дипломатия:  английские дипломаты делали
представления германскому  императору  о необходимости  удалить  русских  из
Германии; датчане желали, чтобы  Петр со  своими войсками оставил Данию, где
он был в 1716  г.; в Германии требовали выхода  русских из Мекленбурга. Петр
всюду видел  страх и недоброжелательство, то скрытое, то явное. Понимая, что
при таких условиях нет возможности действовать  против  Швеции решительно, и
рассерженный недопущением русских в Висмар,  Петр пришел к мысли действовать
отдельно  от  союзников.  Голштинский  дипломат  барон  Герц   взялся   быть
посредником между  Петром и Карлом,  но,  пока это посредничество не привело
еще  к  определенным  результатам,  Петр  вступил  в оживленные  сношения  с
Францией,  которая до  тех пор держала  сторону  Швеции,  а  к  России  была
враждебна, потому что Москва дружила  с ее врагом -- германским императором.
В 1717г. Петр предпринял даже поездку через Голландию во  Францию с надеждой
заключить и политический, и  брачный союз с французским  королем (малолетним
Людовиком  XV).  Но пребывание  Петра  в  Париже,  представляющее любопытный
эпизод в  личной  жизни  Петра, не  привело ни  к чему.  Он  добился  только
обещания Франции отступить от дружеских договоров  со Швецией. Возвратившись
в  Голландию, Петр  возобновил  переговоры с Герцем об отдельном мире  между
Швецией  и  Россией. На  1718 год  был назначен русско-шведский  конгресс на
Аландских островах.
     Конгресс  этот  состоялся (с нашей стороны были  на  конгрессе  Брюс  и
Остерман).  Обе стороны желали мира, но об условиях его не могли сговориться
очень долго. Когда же пришли к соглашению, смерть Карла  XII  помешала делу.
После Карла на  престол Швеции была  избрана его сестра Ульрика-Элеонора,  и
правление перешло в руки аристократии.  Переговоры  о мире были прерваны,  и
возобновилась  война. Но  теперь Петр стал  действовать  крайне  решительно.
Несмотря на поддержку  Англии,  оказанную Швеции, Петр  ежегодно  -- в 1719,
1720 и 1721 гг.  -- посылал русские  корпуса в самую Швецию  и этим принудил
шведское  правительство возобновить мирные переговоры.  В  1721 г. состоялся
съезд  русских и  шведских  дипломатов  в  Ништадте (недалеко от Або), и  30
августа 1721 г. мир  был заключен.  Условия Ништадтского  мира  были таковы:
Петр получил Лифляндию,  Эстляндию,  Ингрию и Карелию,  возвращал Финляндию,
уплачивал два  миллиона  ефимков  (голландских талеров) в четыре  года и  не
принимал  на себя  никаких обязательств  против прежних  союзников. Петр был
чрезвычайно доволен этим миром и торжественно праздновал заключение его.
     Значение  этого мира  для Московского государства определяется  кратко:
Россия становилась главной державой на севере Европы, окончательно входила в
круг  европейских государств,  связывала  себя  с ними  общими политическими
интересами  и получала  возможность  свободного  сообщения  со  всем Западом
посредством новоприобретенных границ. Усиление политического могущества Руси
и новые условия политической жизни, созданные миром, были поняты и Петром, и
его сотрудниками. Во время торжественного празднования  мира 22 октября 1721
г.  Сенат  поднес  Петру титул Императора, Отца  отечества и  Великого. Петр
принял  титул  Императора.  Московское  государство,  таким  образом,  стало
Всероссийской Империей, и  эта  перемена  послужила внешним знаком перелома,
совершившегося в исторической жизни Руси.
     Русский  государь,  по   сознанию  русских  современников,  имел  право
именоваться  Императором.  Но западноевропейские исторические традиции, вам,
конечно,  известные,  признавали  этот  титул  за  одним   лишь  Императором
Священной Римской Империи (германским). Поэтому на Западе новый титул  Петра
не был признан сразу. Только Пруссия и Нидерланды признали его немедленно; в
1723 г.  его признала Швеция; Австрия и Англия стали его признавать только с
1742 г.;
     Франция и Испания -- и того позже, с 1745 г.
     Чтобы окончить обзор внешней политики Петра Великого, следует упомянуть
об  его  отношениях  к  Востоку. Всем  известно, какое важное значение играл
Восток в  экономическом  развитии  Европы, как упорно  стремились  европейцы
узнать пути к конечной цели торговых вожделений -- Индии. В XVI и XVII вв. в
Москве являлись иноземцы, искавшие путей  на Восток.  Отчасти благодаря  им,
отчасти  благодаря  собственному  торговому  опыту  в  Москве  умели  ценить
значение Востока и путей,  туда ведущих. Петр, высоко ставивший торговлю как
рычаг  общественного  благосостояния,  не  упустил  из  виду  и  торговли  с
Востоком. С 1715 г. он старался производить разведки  о водных путях в Азии,
которые вели бы к Индии (с подобными целями были посланы в 1715 г, Волынский
в  Персию,  в 1716  г.  Бекович-Черкасский  в  Хиву).  В  конце концов  Петр
остановился на мысли о приобретении берегов Каспийского моря как базиса  для
азиатской торговли. С  этой целью, как только  окончена была шведская война,
Петр объявил войну Персии. В 1722--1723 гг. русские взяли Дербент и Баку.  В
начале  кампании  Петр  сам был  на театре  войны, но  в 1723 г. вернулся  в
Петербург, где и заключен был осенью того же года мирный договор  с Персией,
по  которому  Россия  приобрела  взятые  города  и  все  западное  побережье
Каспийского моря.

     Внутренняя деятельность Петра с 1700 года
     Эта  деятельность  выразилась в ряде общественных  реформ,  значительно
изменивших древнерусский общественный быт, но, как мы уже говорили выше,  не
изменивших главнейших оснований государственного строя, созданного до Петра.
Изложить систематически внутренние реформы Петра Великого несравненно легче,
чем в стройной хронологической картине представить их постепенный ход;  Петр
реформировал  общественное  устройство и управление не по  строгому, заранее
составленному   плану   преобразований,   а   отрывочными   постановлениями,
отдельными мерами, между походами и военными заботами. Лишь в последние годы
царствования, когда война уже не требовала чрезмерных усилий и средств, Петр
пристальнее взглянул на внутреннее устройство и стремился привести в систему
ряд разновременных отдельных мероприятий.
     Невозможно, впрочем,  было  и ждать  от  Петра  заранее составленного и
теоретически  разработанного   плана  преобразовательной  деятельности.  Его
воспитание  и жизнь  не могли  выработать в нем наклонности  к  отвлеченному
мышлению: по всему своему складу он был  практическим деятелем, не  любившим
ничего  абстрактного.  И  среди  его  сотрудников,  запечатленных  таким  же
практическим  направлением,  мы  не  видим  человека, который мог  бы  стать
автором плана общих преобразований. Правда, из-за границы предлагались Петру
отвлеченные  теории общественного  переустройства:  Лейбниц сочинил для царя
проект преобразований, были и другие  усердные доктринеры. Но  здравый смысл
преобразователя удержал его от пересадки на русскую  почву совершенно чуждых
ей   доктрин.  Если  Петр  и  перенес  на  Русь   коллегиальное   устройство
административных  органов, то это  потому, что везде на Западе  он видел эту
форму управления и считал ее единственной  нормальной и пригодной где  бы то
ни  было.  Но если бы даже и была в  голове Петра какая-нибудь  предрешенная
система преобразований,  он  вряд  ли бы  мог  выполнить ее последовательно.
Нужно помнить, что война со  Швецией поглощала все силы царя и народа. Можно
ли было при этом условии предаться систематической  реформе,  когда  военные
нужды обусловливали собой всю внутреннюю деятельность правительства?
     Таким образом, Петр  вел свои реформы без заранее составленного плана и
сообразуясь  с  военными  потребностями в  своей  деятельности.  Идея общего
народного  блага обусловливала  всю деятельность  преобразователя. Войну  со
Швецией  он  предпринял с  глубоким пониманием  национальных  интересов и  в
победах  искал  не  личной  славы,  а  лучших   условий  для  культурного  и
экономического преуспеяния Руси, --  и  внутреннюю  деятельность  свою  Петр
направлял к достижению  народного  блага.  Но  когда  шведская  война  стала
главным делом  Петра  и потребовала  громадных  усилий,  тогда Петр поневоле
отдался ей, и внутренняя деятельность его сама собой  стала в зависимость от
военных потребностей. Война  требовала  войск: Петр искал средств для лучшей
организации  военных  сил, и  это  повело к  реформе  военной  и  к  реформе
дворянских служб.  Война требовала  средств: Петр  искал путей, которыми  бы
можно было поднять  платежные силы  (иначе говоря, экономическое  состояние)
государства, и это повело  к податной реформе, к  поощрению промышленности и
торговли, в  которых  Петр  всегда  видел могущественный  источник народного
благосостояния.  Так,   под  влиянием   военных   нужд  Петр  совершил   ряд
нововведений; одни нововведения вызвали необходимость  других, и  уже тогда,
когда  война  стала  менее  тяжела,  Петр  мог  все  совершенное  им  внутри
государства  привести  в  одну  систему,  закончить  новое  административное
устройство  и  дать  своему  делу  стройный вид.  Таков  был ход  внутренней
деятельности  Петра. Понятно,  как трудно сделать  изложение  его реформы  в
связном  хронологическом  перечне:  этот  перечень  обратится  в  нестройный
каталог  отдельных указов, в несвязное описание отдельных постановлений. Для
нашей цели -  изучить общее содержание общественных преобразований  Петра --
гораздо удобнее  систематический  обзор  реформ.  Мы  рассмотрим  их в таком
порядке: 1) меры относительно сословий;
     2) меры относительно управления; 3) военное устройство;
     4)  меры  для  развития  народного  хозяйства  и,   наконец,   5)  меры
относительно церковного управления.
     1.  Меры   относительно  сословий.  Проведенные  Петром   Великим  меры
относительно сословий многим  кажутся полной  реформой  всего  общественного
строя;  на самом  же  деле Петр  не изменил  основного положения сословий  в
государстве  и не  снял  с них прежних  сословных повинностей. Он дал только
новую  организацию  государственным  повинностям  разных  сословий,   почему
несколько   изменилась  и   организация  самих  сословий,   получив  большую
определенность.  Одно   только  малочисленное  на  Руси  городское  сословие
существенно изменило свое положение благодаря исключительным заботам Петра о
его  развитии.  Рассмотрение  законодательных  мер  по  отдельным  сословиям
покажет нам справедливость высказанного положения.
     Дворянство в XVII в., как мы уже имели случай показать, являлось высшим
общественным классом;  оно было повинно государству  личной, преимущественно
военной  службой  и  в  воздаяние   за   нее   пользовалось  правом  личного
землевладения  (вотчинного  и  поместного);  с  вымиранием старого  боярства
дворянство получало все большее и большее административное значение; из него
выходила  почти вся московская администрация. Таким образом, дворяне были до
Петра классом военным, административным и землевладельческим. Но как военный
класс дворянство в XVII в. не удовлетворяло уже потребностям времени, потому
что нестройные дворянские ополчения не могли бороться с регулярными войсками
европейскими;   в  то  же   время  дворянские   войска   отличались   плохой
подвижностью,  медленно собирались: с успехом они могли нести только местную
оборонительную  службу  на границах. Московское правительство  поэтому стало
заводить в  XVII  в. регулярные полки,  набирая в  них  солдат  вербовкой из
"гулящих  людей"  (но и эти  полки имели свои недостатки). В  них дворянство
являлось   уже  в  качестве  офицеров.  Таким  образом,  военная  повинность
дворянства   уже  до   Петра   нуждалась   в  переустройстве.   В   качестве
администраторов   допетровские  дворяне  не  обладали  никакой   специальной
подготовкой и не  оставались постоянно в гражданских  должностях, потому что
не существовало тогда и разделения должностей военных и  гражданских.  Если,
таким  образом,   дворянские   повинности  государству   организованы   были
неудовлетворительно, то дворянское  землевладение,  напротив, чем далее, тем
более развивалось.  Дворяне  в  конце  XVII  в.  (1676  г.)  достигли  права
наследовать  поместья  по  закону, как прежде наследовали  их по  обычаю;  с
другой  стороны, власть помещиков над  крестьянами  росла более и  более, --
дворяне совершенно сравняли своих  крестьян с холопами, посаженными на пашню
("задворные люди").
     Петр  задался  мыслью  дать лучшую организацию  службе дворян  и достиг
этого таким образом: он со страшной строгостью  привлекал дворян к отбыванию
государственной  службы  и,  как прежде,  требовал  бессрочной службы,  пока
хватало сил.  Дворяне  должны были служить в армии  и флоте;  не более одной
трети от каждой "фамилии"  допускалось  к гражданской  службе,  которая  при
Петре  обособилась  от военной.  Подраставших  дворян  требовали  на смотры,
которые производил часто  сам государь  в  Москве или Петербурге. На смотрах
или определяли в тот или другой род службы, или посылали учиться в русские и
заграничные  школы. Первоначальное же образование сделано было  обязательным
для всех молодых дворян (по  указам 1714 и 1723 гг.).  Они должны были до 15
лет обучиться грамоте,  цифири  и  геометрии в  нарочно для  того устроенных
школах при  монастырях и архиерейских домах.  Уклонявшийся  от обязательного
обучения терял право жениться. Поступая на службу, дворянин делался солдатом
гвардии  или  даже армии. Он  служил  вместе  с  людьми  из  низших  классов
общества,   которые   поступали  по  рекрутским   наборам.  От   его  личных
способностей и усердия зависело выбиться в офицеры; личная заслуга выдвигала
в офицеры и  простого крестьянина-солдата. Ни один  дворянин  не  мог  стать
офицером, если  не  был  солдатом;  но  всякий  офицер,  кто бы он ни был по
происхождению, становился дворянином. Так вполне  сознательно Петр  поставил
основанием службы личную выслугу вместо старого основания -- родовитости. Но
это не было новостью,  личная выслуга признавалась уже и в XVII в.; Петр дал
ей только  окончательный  перевес,  и это  пополнило ряды  дворянства новыми
дворянскими родами.  Вся  масса  служилых  дворян  была поставлена в  прямое
подчинение  Сенату  вместо   прежнего  Разрядного  приказа,  и  Сенат  ведал
дворянство  через  особого  чиновника  "герольдмейстера". Прежние дворянские
"чины" были уничтожены (прежде они были сословными группами:
     дворяне  московские, городовые,  дети боярские); вместо  них  появилась
лестница служебных  чинов  (собственно, должностей),  определенная известной
"Табелью  о  рангах"  1722   г.  Прежде  принадлежность  к  известному  чину
обусловливалась  происхождением  человека, при Петре  стала  обусловливаться
личными заслугами.  Вне  служебных  должностей  все  дворяне слились в  одну
сплошную массу и получили общее название шляхетства (кажется, с 1712 г.).
     Таким образом,  служба  дворян стала правильнее  и тяжелее; поступая  в
полки,  они  отрывались от  местности, были регулярным войском,  служили без
перерывов, с редкими отпусками домой, и не могли укрываться легко от службы.
Изменилась,  словом,  организация  государственной   повинности  дворян,  но
существо повинности (военной и административной) осталось прежним.
     Зато  прочнее  стало вознаграждение  за службу. При Петре  уже не видим
раздачи  поместий  служилым  людям;  если  кому-нибудь  дается  земля,  то в
вотчину, т.е.  в наследственную  собственность.  Мало того, законодательство
Петра  превратило  и старые поместья  в вотчины, расширив право распоряжения
ими. При  Петре закон  уже  не  знает  различия между поместным и  вотчинным
владением: оно различается только по происхождению. Кто может доказать право
собственности  на землю,  тот вотчинник;  кто помнит, что его наследственная
земля принадлежит государству и отдана его предкам во владение, тот помещик.
Но,  превратив законом  поместья  в  вотчины, Петр на вотчины смотрел как на
поместья,  считая  их  владениями,  существующими в  интересах  государства.
Прежде  для  государственной  пользы  не  дозволялось дробить  поместья  при
передаче их  в потомство.  Теперь  Петр  в  тех же видах  распространил  это
правило  и на  вотчины. Указом  1714  г. (марта  23-го) он запретил дворянам
дробить  земельные  владения  при завещании сыновьям.  "Кто  имеет несколько
сыновей, может отдать  недвижимое  одному из них,  кому хочет",  --  говорил
указ. Лишь тогда,  когда не было  завещания, наследовал старший сын; поэтому
некоторые  исследователи  несколько   неправильно  называют  закон  Петра  о
единонаследии законом о  майорате.  Этот  закон,  соблюдавшийся  дворянством
относительно поместий, вызвал  сильное противодействие,  когда был перенесен
на  вотчины.  Начались злоупотребления, обход закона, "ненависти и ссоры"  в
дворянских семьях, --  и в 1731 г. императрица Анна отменила  закон  Петра и
вместе уничтожила  всякое  различие  вотчин и поместий.  Но  этим  последним
распоряжением она докончила лишь  то, что  признал Петр, за трудности службы
давший дворянству больше прав на поместья.
     Но помимо расширения землевладельческих прав,  сделавших более  прочным
обладание поместьями, дворянство при Петре крепче  завладело  и крестьянами.
Этот вопрос об отношении дворян к крестьянам приводит нас к общему вопросу о
положении последних при Петре.
     Мы уже видели, что созданное в XVII в. прикрепление крестьян к земле на
практике  в  конце   века   перешло  в   личную   зависимость  крестьян   от
землевладельцев. Крестьяне, как холопы, продавались без земли. В то же время
лично зависимые люди -- холопы -- по  воле господ садились на пашню  и своей
жизнью  и  хозяйством ничем не отличались от крестьян. Правительство еще  до
Петра заметило таких  холопов ("задворных  людей") и  облагало их  наравне с
крестьянами  государственными  податями.  Выходило так,  что  землевладельцы
стремились  сравнять  крестьян с  холопами,  а правительство  --  холопов  с
крестьянами. Результатом этого  было  то  обстоятельство, что и крестьяне, и
холопы чрезвычайно сблизились  между собой на деле, хотя  строго различались
по закону, Петр  застал  это  положение и смешал крестьянство с холопством в
один податной и зависимый от землевладельцев класс. На этом основании многие
думают, что Петр вместо бывшего прикрепления к земле создал крепостное право
на крестьян. Но  предыдущее изложение показывает, что это  неверно:  на деле
крестьянин становился в личную крепость  от землевладельца еще  до Петра.  С
другой стороны, в  законодательстве  Петра  нет ни одного указа, отменяющего
прикрепление  к земле  и  устанавливающего  крепостную  зависимость  личную;
крестьянин и при Петре оставался гражданином.
     Смешение крестьян и  холопов произошло не на  основании прямого об этом
закона,  а  как  следствие  податной реформы  Петра. До Петра  прямые подати
взимались или с  обработанной земли, или со двора. Петр вместо поземельной и
подворной  подати  ввел  подушную. По новейшим исследованиям,  это произошло
так:  Петр  желал  разместить  армию  на  постоянные  квартиры  в  различных
губерниях и содержание  полков возложить на население того округа, где стоял
полк.  Для этого  признано  было  нужным  высчитать  сумму, необходимую  для
содержания  полка, перечислить всех  податных  лиц  в  округе  и рассчитать,
сколько каждое лицо повинно было внести  денег  на содержание войска. С 1718
по  1722  г. производилась  перепись податного  населения  и ее  поверка  --
"ревизия"; сперва писали крестьян и холопей пахотных, потом  стали писать  в
"сказки" и непахотных зависимых людей; наконец, стали записывать и "гулящих"
(не  приписанных  к  сословиям)  людей.  Эта  перепись  получила  официально
название  ревизии,  а  переписанные  люди носили название  "ревизских  душ".
Всякая  ревизская душа облагалась одинаковой податью,  а  ответственность  в
исправном  поступлении подати возлагалась на землевладельца.  Таким  образом
землевладелец  получал совершенно равную  власть и  над крестьянином,  и над
холопом. Здесь  и  заключалось основание последовавшего за этим фактического
уравнения крестьян с холопами. Но по закону крестьянин рабом не  становился;
владельческие крестьяне сохраняли гражданские права: за ними закон признавал
гражданскую  правоспособность  и дееспособность,  они могли  даже вступать с
казной  в подряды и  договоры. В глазах законодателя и холопы уравнивались с
крестьянами.  Но  на  практике податная  ответственность  землевладельца  за
крестьян  и  право  суда над  крестьянами, оба  эти явления,  существовавшие
помимо  закона; по  обычаю, давали  помещикам такую власть над крестьянином,
что в  их глазах крестьянин становился равным холопу. Уже при Петре началась
продажа  крестьян  без  земли  не  только семьями, но и в  розницу,  и  Петр
напрасно прилагал старания прекратить этот обычай.
     Таким  образом,  при  Петре,  как  и ранее, закон  понимал крестьян как
граждан и  в то  же  время  холопов стремился привести в  одно  положение  с
крестьянами  под  общим  термином  "подданных"  шляхетства.  Но  шляхетство,
получая от правительства  власть над "подданными", смотрело на крестьян, как
на холопов,  и  на практике  обращалось со всеми  своими "подданными", как с
холопами. Стало быть, новых  начал в  положение  крестьян  владельческих при
Петре  внесено не было.  Новостью  являлась при Петре  лишь система подушной
подати, заменявшая древнее  прикрепление  к земле  началом личной (податной)
зависимости   крестьянина  от  землевладельца.  Но  эта  личная  зависимость
существовала и в XVII в. уже до Петра.
     Не одни владельческие крестьяне составляли крестьянское сословие. Кроме
них в качестве податного класса граждан при Петре существовали: 1) крестьяне
черные или черносошные, жившие на государственных черных землях и оставшиеся
при  Петре в том же свободном состоянии, в каком  были  ранее;  2) крестьяне
монастырские, при  Петре  изъятые из управления  монастырей и  переданные  в
казенное управление,  а  потом  в ведение Синода (впоследствии они  получили
название экономических, потому  что были  переданы в  коллегию экономии); 3)
крестьяне  дворцовые,  обязанные  различными  повинностями  ведомству  двора
государева;  4)  крестьяне, приписанные к  фабрикам  и заводам; этот  разряд
крестьян  создан был  указом Петра  1721  г., которым разрешалось владельцам
фабрик (и дворянам,  и недворянам)  покупать  деревни и  людей  к  фабрикам;
наконец, 5)  однодворцы  --  класс  измельчавших  служилых  землевладельцев,
когда-то   поселенных   по  южным,  преимущественно,   границам  Московского
государства для их защиты. При Петре они были записаны в ревизские "сказки",
платили подушные подати, но сохраняли право личного землевладения и владения
крестьянами.
     Городское сословие, состоявшее в XVII в. из торговых людей (купечества)
и посадских (городских податных  обывателей), было замкнуто лишь в  половине
XVII в.  и было ничтожно  своей численностью и  промышленной  деятельностью.
Петр же в  городском  торгово-промышленном классе видел, по примеру западных
меркантилистов, главный фактор народного богатства. Понятно,  какие старания
должен был он  приложить к тому,  чтобы поднять городской класс до  желаемой
степени развития. Его меры для поднятия русской промышленности и торговли мы
увидим в своем месте; в  глазах Петра к  такому поднятию должна была вести и
правильная организация  городского  сословия,  которая позволила  бы городам
преуспевать  в  торговле и  промышленности. Еще  в  1699  г. он  дал городам
самоуправление,  но  Бурмистерские  палаты  не создали  никакой  организации
сословию, их  избиравшему.  Этой  организации города  достигли лишь в  конце
царствования Петра.
     Руководясь западноевропейскими  формами городского устройства,  Петр  в
начале! 720  г.  учредил  в Петербурге Главный  Магистрат,  которому поручил
ведать  городское  сословие повсеместно, и  дал  Магистрату в следующем году
регламент, в котором  изложены были основания городского устройства.  Города
разделялись по числу жителей на 5 классов; граждане каждого города -- на два
основных класса: граждан регулярных и нерегулярных.
     Регулярные  граждане  делились  на  две  гильдии:  к   первой   гильдии
принадлежали  банкиры,  купцы,  доктора  и  аптекари,  шкиперы, живописцы  и
ювелиры, художники и  ученые. Вторую гильдию составляли мелочные торговцы  и
ремесленники, объединенные в цехи.
     Нерегулярными гражданами были "подлые", т.е. низкого происхождения люди
(чернорабочие, наймиты, поденщики).
     Лица иных сословий (духовные, дворяне,  крестьяне), живущие постоянно в
городе, в число граждан не входили, только "числились  в  гражданстве" и  не
участвовали в городском самоуправлении.
     Городом управляла  выборная коллегия -- магистрат. Ее избирали из своей
среды только регулярные  граждане. Подлые же  люди  избирали  своих старост,
представлявших  их  интересы  в магистрате. Магистрат,  подчиненный Главному
Магистрату,  ведал хозяйство города, смотрел за  порядком. Главной его целью
было развитие торговли  и промыслов; в его руках  находилась большая власть.
Под  ведением   магистрата  было  цеховое  управление:   во   главе  каждого
ремесленного  цеха стоял старшина (альдерман), выбранный из мастеров; на его
руках было управление цеховыми делами. На звание  мастера-ремесленника нужно
было   сдавать   экзамен;  без  экзамена   нельзя   было   открыть  никакого
производства.
     Дав  городскому сословию стройную организацию,  Петр  не только оставил
ему все старые льготы, какими пользовались горожане до него, но дал и новые.
Регулярные  граждане  хотя  и сохранили характер тяглого  сословия,  но были
избавлены от  обязательной  рекрутской  повинности; в  1722  г.  Петр снял с
горожан и личную службу по казенным надобностям, которой горожане тяготились
до  Петра;  наконец, горожане получили  право  владеть крепостными людьми  и
землей наравне с дворянством, если  были фабрикантами или заводчиками. Таким
образом,  Петр   создал  городскому  сословию   довольно   привилегированное
положение.  Он внес в  городской быт совершенно новую  организацию.  Но новы
были  и  здесь  только формы; благосклонное  же  отношение  правительства  к
горожанам заметно и в XVII в., особенно во второй его половине.
     Итак, обзор сословных реформ показывает нам, что Петр многое  изменил в
сословной жизни и отношениях. Шляхетство стало правильнее служить и получило
лучшее обеспечение за свою службу; крестьянство  слилось с холопством в одну
податную категорию и, не теряя гражданской личности, стало под личную власть
помещика;  горожане  получили организацию,  право самоуправления и некоторые
привилегии. Внешние  формы  общественных  отношений очень  изменились;  но в
существе общественный  строй  остался  старым;  государство  сохранило  свой
земледельческий   и   военный   характер,   дворянство   --   свое   высокое
административное и экономическое положение, крестьяне по-прежнему относились
к  государству  через  землевладельца,  а  городскому  сословию  по-прежнему
принадлежала далеко не главная роль в развитии народного хозяйства.
     2.  Меры   относительно  управления.  Административные  реформы   Петра
развивались так же, как и сословные меры, без строгой системы, путем частных
нововведений  в  центральном  и  местном   управлении.  Однако  легко  можно
заметить,   что   сперва   внимание   Петра   было  занято   преимущественно
переустройством  областных  учреждений,  а   затем  перешло  на  организацию
центрального управления. Это  видно уже из простого хронологического перечня
крупных  установлении  Петра  в сфере  администрации.  В 1702  г.  произошло
уничтожение старых  губных  старост  и  замена  их  воеводами,  управлявшими
совместно   с  присутствием  из  выборных  (от  уезда)  дворян;  в  1708  г.
последовало разделение России на губернии  (губернии делились на уезды),  во
главе которых были поставлены губернаторы.  При них в  качестве советников и
помощников  были  учреждены с  1713 г. ландраты (выборные от дворян);  кроме
ландратов дворяне в каждом  уезде для  управления уездом  избирали  земского
комиссара.  В  1719  г.  ландраты  были  уничтожены,  но  земские  комиссары
остались; государство  было  поделено вновь на 12  губерний,  губернии -- на
провинции, а провинции -- на уезды. Таким образом, если мы вспомним знакомые
нам бурмистерские палаты 1699 г. ч  городские магистраты 1720 г., то скажем,
что  Петр  во все время  своей  деятельности  трудился  над  переустройством
местного управления. Крупные же  реформы  в центральном управлении  начались
лишь с 1711 г. В этом году был учрежден Сенат.  В 1718 г. устроены коллегии;
в 1721 г. окончательно установлена должность генерал-прокурора. Так,  заботы
о  местной  администрации  шли  впереди  забот о центральной  администрации.
Существует поэтому мнение, что  Петр желал  всю тяжесть управления перенести
из  центра государства в области, но, потерпев неудачу вследствие недостатка
в областях  способных  людей,  обратился  к  устройству  центральных органов
администрации, которым подчинил все местные учреждения и передал все стороны
государственного управления.
     В систематическом изложении созданная Петром администрация представится
в таком виде.
     Во главе всего управления  с 1711 г. стоит Сенат. Около 1700 г.  старая
Боярская  дума  исчезает  как  постоянное  учреждение  и  заменяется ближней
канцелярией государя, в которой, как в старину, происходит  иногда совещание
бояр. Во  время своих беспрестанных поездок  ведение  государственных дел  в
Москве Петр поручал  не учреждению,  а нескольким доверенным лицам из старых
думных чинов (Петр никому не давал этих чинов, но и не отнимал их у имевших)
и лицам новых  чинов и званий. Но в  1711 г., отправляясь  в Прутский поход,
Петр  вверяет государство  Не  лицам,  а  вновь основанному учреждению.  Это
учреждение  --  Сенат.  Его  существование, как объявлял сам  Петр,  вызвано
именно "отлучками" государя, и Петр повелевал всем слушаться Сената, как его
самого. Таким  образом,  миссия  Сената  первоначально  была  временной.  Он
заменял  собой: 1) старые думские комиссии, назначаемые  для  того, чтобы  в
отсутствие государя  "Москву  ведать", и 2) постоянную "Расправную  палату",
бывшую как бы судебным департаментом Боярской думы. Нос возвращением Петра к
делам Сенат  не был упразднен,  а стал постоянным учреждением, в организации
которого  при Петре  замечают  три фазиса.  С  1711  до 1718  г.  Сенат  был
собранием лиц,  назначенных  специально для присутствования в нем; с 1718 по
1722  г.  Сенат делается собранием  президентов  коллегий;  с 1722  г. Сенат
получает  смешанный  состав,  в  него входят  некоторые президенты  коллегий
(военной, морской, иностранной) и в то же время в  нем есть сенаторы, чуждые
коллегиям.
     Ведомство  Сената  состояло в контроле над администрацией, в разрешении
дел,   выходящих   из  компетенции   коллегий,   и   в   общем   направлении
административного    механизма.    Сенат   был,   таким    образом,   высшим
административным  органом  в  государстве.  Ему,  в  последние  годы  Петра,
присвоена  была  и судебная функция: Сенат  стал высшей судебной инстанцией.
Относительно  того,  присуща  ли  была  Сенату законодательная деятельность,
существуют  разные   оттенки   взглядов.  Одни  (Петровский  "О   Сенате   в
царствование Петра  Великого")  полагают,  что  Сенат  в  первое время  имел
законодательную  власть  и иногда даже отменял  указы самого  Петра.  Другие
(Владимирский-Буданов в  критической статье "Учреждение Правит[ельствующего]
Сената")  доказывают,   что  законодательная  функция   никогда   Сенату  не
принадлежала. Но все признают, что Петр, видоизменяя положение Сената в 1722
г., лишил  его  законодательной власти; ясно, что Петр рядом с собою, как  с
единственным  источником  законодательной  власти  в   государстве,  не  мог
поставить собрания с законодательными правами. Поэтому, если и признавать за
Сенатом  законодательную   функцию,   то  следует  считать  ее  случайным  и
исключительным явлением.
     От разницы  представлений  о  компетенции  Сената зависит и  разница  в
представлениях о государственном значении его. Одни считают Сенат безусловно
высшим   учреждением  в  государстве,   объединяющим   и  направляющим   всю
администрацию  и  не  знающим  над  собой  иной  власти,  кроме  государевой
(Градовский,  Петровский).  Другие  полагают,  что,  контролируя и направляя
администрацию, Сенат сам подвергался контролю и зависел от "верховных господ
министров"  (т.е. приближенных к Петру лиц, управляющих  войсками,  флотом и
иностранными делами) и от  генерал-прокурора, представителя особы государя в
Сенате (Владим.-Буданов, Дмитриев).
     Должность генерал-прокурора, учрежденная в  1722  г.,  должна  была, по
мысли Петра, служить связью  между верховной властью и центральными органами
управления и средством для контроля над Сенатом. Петр испытал  много средств
контроля: сперва  за Сенатом смотрел генерал-ревизор (1715), затем  в Сенате
дежурили,  с  целью   ускорения  дел  и  охранения  порядка   в  заседаниях,
штаб-офицеры  гвардии  (1721);   средством  контроля   были  и  обязательные
протоколы заседаний;  наконец, была учреждена прокуратура.  Генерал-прокурор
докладывал государю дела Сената,  а Сенату  передавал волю государя; он  мог
остановить решение Сената; указы Сената получали силу только с его согласия;
он следил за исполнением этих указов (иначе говоря, за всей администрацией);
он,  наконец,   начальствовал  над  канцелярией  Сената.   Под   его  прямым
начальством действовали и другие агенты правительственного надзора:
     обер-прокуроры и прокуроры при  коллегиях и в губерниях (параллельно  с
ними  действовали и  лица тайного надзора -- обер-фискалы и фискалы).  Такое
значение  генерал-прокурора  сделало  его  самым   властным  лицом  во  всей
администрации,  тем более  что  первый генерал-прокурор Ягужинский,  человек
способный  и  деятельный,  умел  сообщить  своей  должности   необыкновенный
престиж. Современники считали генерал-прокурора начальником  Сената и первым
лицом в империи  после монарха. Такой взгляд разделяется и теперь  теми, кто
склонен  принижать значение Сената. Напротив, некоторые (Градовский  в своей
книге "Высшая администрация России  XVIII в.  и  генерал-прокуроры") думают,
что, сливаясь с Сенатом в органическое целое и вне  Сената  не имея никакого
значения, генерал-прокурор только поднимал еще выше государственное значение
самого Сената.
     Под  ведением Сената  стоял  ряд центральных учреждений,  известных под
названием коллегий; они были учреждены в 1718 г. и окончательно сформированы
в 1720  г. Коллегии  заменили собой старые приказы.  С  учреждением  Сената,
мало-помалу  усваивавшего себе функции  главнейших приказов,  эти  последние
(напр.,  Разряд) заменялись "столами" Сената; мелкие же приказы превращались
в канцелярию и конторы разных  наименований и сохраняли прежнюю организацию.
Приблизительно c 1711  г. Петр  задумал устроить центральное  управление  по
западноевропейским  образцам. Вполне сознательно  он желал перенести на Русь
шведское коллегиальное устройство. Коллегиальную систему  рекомендовал ему и
теоретик Лейбниц. За границу были посланы люди  для изучения бюрократических
форм   и   канцелярской   практики;   из-за   границы   выписывали   опытных
канцеляристов,  чтобы организовать с  их помощью  новые  учреждения. Но этим
иностранцам  Петр не давал в  коллегиях начальнического положения,  и они не
поднимались  выше  вице-президентов;  президентами  же коллегий  назначались
русские люди.
     С 1719  г.  коллегии начали  свою деятельность, и каждая сама для  себя
составляла устав, определявший  ее ведомство и делопроизводство (эти  уставы
подучили название регламентов). Всех коллегий учреждено  было двенадцать: 1)
Коллегия иностранных дел,  2)  Коллегия  военная, 3) Коллегия адмиралтейская
(морская),  4)  Штатс-коллегия  (ведомство  расходов),   5)   Камер-коллегия
(ведомство  доходов),  6)  Юстиц-коллегия (судебная),  7)  Ревизион-коллегия
(финансовый     контроль),     8)    Коммерц-коллегия     (торговая),     9)
Мануфактур-коллегия (промышленность), 10) Берг-коллегия  (горное дело),  11)
Вотчинная  коллегия  (промышленность),  12)  Главный  Магистрат   (городское
управление).  Последние три коллегии образованы были  позже остальных. Вновь
основанные учреждения не заменили,  однако,  всех старых  приказов.  Приказы
продолжали существовать или под именем  канцелярий, или  под  прежним именем
приказов (Медицинская канцелярия, Сибирский приказ).
     Коллегии были подчинены Сенату, который посылал  им свои указы; в  свою
очередь, местные органы управления были ниже коллегий и повиновались им. Но,
с  одной стороны, не все коллегии одинаково подчинялись  Сенату  (военная  и
морская были  самостоятельнее  прочих); с другой стороны,  не  все  коллегии
имели   отношение   к  областным  органам  управления.  Над  провинциальными
властями, в  качестве прямой высшей инстанции, стояли только Камер- и Юстиц-
коллегии и Главный Магистрат. Таким образом, и центральные, и местные органы
управления не представляли строгой и стройной иерархии.
     Каждая  коллегия состояла,  как  и  приказ  XVII  в., из  присутствия и
канцелярии. Присутствие состояло из президента, вице-президента, советников,
асессоров  и  2 секретарей, которые  были  начальниками канцелярии. Всего  в
присутствии было не более 13 человек, и дела решались большинством голосов.
     Всматриваясь в различия между коллегиями и старыми приказами, мы видим,
что система коллегий значительно упростила прежнюю  путаницу ведомств, но не
уничтожила  того смешения личного начала с  коллегиальным, которое  лежало в
основании  прежнего  центрального   управления.   Как   в  приказах  при  их
коллегиальной   форме  личное   начало  выражалось  деятельностью  властного
председателя,  так  и в  коллегиях влиятельные президенты  и приставленные к
коллегиям для общего контроля прокуроры нарушали  коллегиальный строй  своим
личным  влиянием  и  на  деле  заменяли  иногда  коллегиальную  деятельность
единоличной.
     Областное управление, много раз изменяясь в своих частностях, приняло в
1719 г. следующие окончательные формы. Вся Россия была поделена на губернии,
губернии
     -- на  провинции,  провинции  --  на уезды.  Во  главе  губернии  стоит
губернатор;  во  главе  провинции,  по  общему  правилу,   --   воевода  или
вице-губернатор; в уездах  финансовое  и полицейское управление возложено на
земских комиссаров,  которые отчасти назначались Камер-коллегией, отчасти же
избирались дворянами-землевладельцами  в  уездах.  При  Петре  Великом  были
попытки отделить суд от администрации (мысль для этой эпохи  замечательная);
но  эти  попытки  не увенчались  успехом,  и с 1722  г. администрация  снова
участвует  в  деле   суда.  В  каждой   губернии  был   на-дворный  суд  под
председательством губернатора; в каждой  провинции действовал провинциальный
суд под председательством воеводы.
     Все эти местные учреждения,  бывшие  в большинстве  единоличной,  а  не
коллегиальной  властью,  касались  лишь  дворян  и  через их  посредство  --
подчиненных им крестьян;
     стало  быть,   земское   представительство,   введенное   в   областную
администрацию  в виде  ландратов и комиссаров, не было  общеземским,  а было
сословным; в уезде оно было дворянским, в  городах -- гильдейским и цеховым,
как мы  это  видели  в  обзоре  городского  устройства.  Такой  же  характер
единоличного  управления  с  участием  сословного  представительства  носила
администрация и до Петра, как мы это уже видели.
     Вся  масса  вновь  созданных при  Петре  учреждений  не стояла  в такой
строгой иерархической системе,  как учреждения древней Руси.  Прежде, в XVII
в., все в уезде  было в зависимости от воеводы, воевода был в зависимости от
приказа,  приказ  --  от  Боярской думы.  В  петровских  учреждениях  такого
цельного иерархического  порядка нет: губернаторы,  завися от коллегий, в то
же  время  находятся  в  непосредственных  отношениях  к  Сенату;  городские
магистраты  хотя  и  находятся  в некоторой зависимости от  губернаторов, но
подчинены Главному Магистрату. С достаточным основанием можно считать, что в
прямом  подчинении  Сенату находились  не одни коллегии, но и вся  областная
администрация,  городская  и  губернская.  Таким образом Сенат  объединял  и
контролировал  различные  отрасли  управления.  Элементами,  связавшими  всю
администрацию и служившими для контроля, были фискалы (контролеры финансовые
и отчасти судебные) и прокуроры (органы открытого надзора); они состояли при
всех  учреждениях и были подчинены генерал-прокурору, бывшему как  бы связью
между государем и Сенатом, а также  органом верховного контроля. Такова была
в общих чертах система петровской администрации.
     В  ней новы все учреждения и по именам,  и по внешней организации; ново
стремление законодателя разграничить  ведомства, ввести деятельный контроль;
новым представлялась  Петру и коллегиальная  система, о введении  которой он
так старался. Но исследователи замечают, что при всей новости форм и при том
условии,  что  новые формы  администрации были  явно не национальны и  пахли
иноземным духом, учреждения Петра все-таки стали очень популярны  на Руси  в
XVI II в. Объясняют это тем, что  в  администрации  Петра "старая Россия вся
сказалась  в  преобразовательных учреждениях".  И  в  самом  деле, основания
административной  системы  остались  прежние:  Петр  оставил  все управление
России  в  руках почти исключительно дворянских, а дворянство и  в  XVII  в.
несло на себе всю администрацию;
     Петр смешал  в администрации  коллегиальное  начало с  единоличным, как
было  и  раньше;  Петр, как прежде, управлял "системою  поручений", приказав
администрацию Сенату,  с генерал-прокурором. Так  при новых формах  осталась
старая сущность (см. Градовского "Высшая администрация России в  XVIII в.  и
генерал-прокуроры").
     3.  Военное  устройство.  Московское  правительство XVII в. располагало
сотнями  тысяч  вооруженного люда и вместе с тем  ясно  сознавало отсутствие
правильной  организации  и боевой  готовности  своих  войск,  О  недостатках
дворянского  ополчения,  малоподвижного"  и  лишенного   правильной  военной
подготовки, мы  уже говорили.  Упоминали  мы и о  том,  что уже в XVII в.  в
Москве  старались устроить правильные  войска,  увеличивая число  стрелецких
полков  и   образуя  полки  "иноземного   строя"  (солдатские,   рейтарские,
драгунские)  из людей разных общественных состояний.  С помощью  иностранных
офицеров достигнуты  были большие  результаты;  солдатские  полки ко времени
Петра выросли  уже  до  размеров  внушительной  военной  силы.  Однако  и  у
стрелецких,  и у регулярных полков был один крупный, с военной точки зрения,
недостаток: и стрельцы (в большей степени),  и солдаты (в  меньшей  степени)
были не только военными людьми, занимались  не одной службой.  Поселенные на
казенных землях,  имея  право жениться и  заниматься промыслами, солдаты,  и
особенно стрельцы, стали полувоенным, полупромышленным  сословием. При таких
условиях их боевая готовность и военные качества не могли быть высокими.
     Петр  видоизменил  организацию  войск.  Воспользовавшись старым военным
материалом,  он сделал  регулярные полки господствующим, даже исключительным
типом военной  организации (только малороссийские и донские казаки сохранили
старое  устройство).  Кроме  того, изменив быт солдат, он иначе, чем прежде,
стал пополнять войска. Только в этом отношении он и  может считаться творцом
новой  русской армии. Давая  ему  такое  название,  мы  должны помнить,  что
регулярная армия (совершенная  или нет, другой вопрос)  создалась уже в XVII
в.
     Петр привязал  солдата  исключительно к  службе, оторвав  его от дома и
промысла. Воинская  повинность  при нем  перестала  быть  повинностью  одних
дворян,  стрелецких и солдатских детей, да "гулящих"  охотников.  Повинность
эта  легла теперь  на все  классы  общества,  кроме  духовенства и  граждан,
принадлежащих  к  гильдиям.  Дворяне  все  обязаны  были  служить  бессрочно
солдатами  и офицерами,  кроме  немощных  и  командированных  в  гражданскую
службу. С крестьян же и горожан производились правильные  рекрутские наборы,
которые в начале шведской  войны были  очень часты и давали  Петру громадные
контингенты рекрут. В 1715 г. Сенат постановил, как норму для наборов, брать
одного рекрута с 75 дворов владельческих крестьян и холопов. Вероятно, такая
же приблизительно норма была и для казенных  крестьян и горожан. Рекруты  из
податных  классов   в  войсках  становились   на   одинаковом  положении   с
солдатами-дворянами,  усваивали  одинаковую военную  технику,  и  вся  масса
служащего  люда составляла  однородное войско, не уступавшее своими  боевыми
качествами лучшим европейским войскам.
     Результаты,   достигнутые   в   этом    отношении   крайне   энергичною
деятельностью  Петра,  были  блестящи:  в  конце  его  царствования  русская
регулярная армия состояла из 210 000 человек. Кроме того, было около 100 000
казачьих войск. Во флоте числилось 48  линейных кораблей, 787 галер и мелких
судов и 28 000 человек.
     4. Меры для развития народного хозяйства. Заботы о народном хозяйстве в
деятельности  Петра Великого всегда  занимали  очень видное место.  Признаки
таких забот мы замечаем и  в XVII  в. И предшественники Петра были озабочены
поднятием  экономического благосостояния  Руси, расшатанного  смутой. Но  до
Петра   не  было  достигнуто   никаких   результатов   в   этом   отношении.
Государственные  финансы,  бывшие  для   московского  правительства   верным
показателем народного благосостояния, и  до  Петра,  и  в первое  время  его
царствования были в неудовлетворительном положении. Петр нуждался в  деньгах
и  должен был изыскивать  новые источники  государственных доходов. Забота о
пополнении государственной казны постоянным бременем лежала на нем и привела
Петра к той мысли, что поднять финансы страны возможно только путем коренных
улучшений народного хозяйства. Путь к таким улучшениям Петр видел в развитии
национальной промышленности и торговли. К развитию торговли и промышленности
он и направлял всю свою экономическую политику.  В этом отношении он отдавал
дань    идеям    своего    века,    создавшим    на     Западе     известную
меркантильно-покровительственную систему. В стремлении Петра создать на Руси
торговлю и  промышленность  и  этим указать народу  новый источник богатства
заключалась  новизна экономических  мер  Петра.  До  него в XVII  в.  только
немногие   личности   (Крижанич,   Ордин-Нащокин)   мечтали   под   влиянием
западноевропейской  жизни   об   экономических   реформах  на   Руси.   Само
правительство,  издавая  Новоторговый  устав  1667  г., высказывало  мысль о
важном значении торговли в  государственной жизни. Но сознанная  потребность
не повела за собой почти никаких  практических  мер  к  ее удовлетворению до
времени преобразований.
     Трудно  сказать,  когда  именно явилась у Петра  мысль о  необходимости
развивать на Руси промышленно-торговую деятельность. Всего вероятнее, что он
усвоил ее уже в первое заграничное путешествие. Уже в 1699 г. он заботился о
торговом  и промышленном классе (Бурмистерские палаты),  а  в  замечательном
манифесте 1702 г., которым Петр вызывал  в Россию иностранцев, ясно выражена
уже  мысль  о   громадном  значении  в  государственной  жизни  торговли   и
промышленности. Стечением времени Петр все  определеннее и энергичнее  шел к
поставленной  цели,  сделав  ее  одной из  главных  задач  своей  внутренней
деятельности. Мы видим ряд многообразных мер преобразователя, направленных к
развитию экономической жизни. Изложение их заняло  бы слишком много времени,
и мы ограничимся перечислением важнейших из них:
     а)  Петр  постоянно  предпринимал  разведки  с целью  узнать  лучше  те
природные  богатства, которыми обладала  Россия. При  нем было найдено много
таких богатств: серебряные и другие руды, вызвавшие развитие горнозаводского
промысла; селитра, торф, каменный уголь и т. д. Так Петр создавал новые виды
промышленно-торгового труда.
     б)  Петр   всячески   поощрял  развитие   промышленности.   Он  вызывал
иностранцев-техников,  ставил  их  в  превосходное положение в России, давал
массу льгот с одним непременным условием: учить русских своему производству.
Он посылал русских за границу для изучения разных отраслей
     западной промышленности. И дома, в цехах, мастера должны были правильно
обучать своих учеников. Пользу
     технического образования и самой промышленности Петр усиленно доказывал
в своих указах. Предпринимателям он давал всякие льготы; между прочим, право
владеть  землей  и  крестьянами.  Иногда  же   правительство  само  являлось
инициатором в том или другом роде производства и, основав промышленное дело,
сдавало его  в  эксплуатацию частному  лицу. Но, создавая льготное положение
для промышленников, Петр надо  всей промышленностью учредил строгий надзор и
следил  как  за добросовестностью  производства, так  и  за тем,  чтобы  оно
согласовалось  с  видами правительства.  Такой  надзор нередко  переходил  в
мелочную  регламентацию  производства  (точно   была  определена,  например,
обязательная  ширина  холста  и  сукон),  но  клонился  в  общем   к  пользе
промышленности. Результаты мер Петра в отношении промышленности выразились в
том, что в России при Петре основалось более 200 фабрик и заводов и положено
было  начало  многим отраслям производства, существующим в наши  дни (горное
дело и пр.).
     в)  Петр поощрял  всеми мерами  русскую  торговлю. Как  в  отношении  к
промышленности,    так   и   в    отношении   к   торговле   Петр   держался
покровительственной  системы,  стремясь  развить торговлю  настолько,  чтобы
вывоз из России товаров превышал ввоз их из других стран. Как Петр стремился
путем указов  объяснить подданным пользу развития промыслов, так старался он
возбудить   в   них   и  торговую  предприимчивость.   По  выражению  одного
исследователя;
     при  Петре  "престол  часто  обращался  в  кафедру",  с которой  монарх
объяснял  народу  начала общественного  прогресса.  Такую же  регламентацию,
какая прилагалась  к промышленному делу, Петр прилагал и к делу торговли. Он
настойчиво рекомендовал  торгующему  люду  составлять  торговые компании  на
манер  западноевропейских.  Построив  Петербург,  он  искусственно  отвлекал
товары  от  Архангельского порта  к  Петербургскому. Заботясь о  том,  чтобы
русские  купцы  сами торговали за границей,  Петр  стремился завести русский
торговый   флот.  Не   надеясь  на  скорые  торговые  успехи  малочисленного
городского  сословия,  представлявшегося  Петру "рассыпанной  храминой",  он
привлекал к  торговле  и  прочие  классы  населения.  Он  доказывал,  что  и
дворянину можно без  позора  заниматься торговыми  и  промышленными  делами.
Понимая  значение  путей сообщения для торговли, Петр спешил соединить  свою
новую гавань Петербург с центром государства водными путями, устроил (в 1711
г.) Вышневолоцкий канал, а после Ладожский.
     Однако Петр не  дождался результатов своей торговой политики. Оживилась
внутренняя  торговля, устроились  кое-какие  внутренние  торговые  компании,
явился  даже  русский купец (Соловьев), торговавший в Амстердаме; но в общем
дело  внешней  русской  торговли  не  изменилось  заметно,  и русский  вывоз
оставался преимущественно  в руках  иноземцев. Не было заметных успехов  и в
торговле  с  Востоком,  которая очень занимала Петра. Однако при  отсутствии
резких изменений в торговой жизни Руси оживление торговли  произошло  уже на
глазах Петра, и он до конца не бросал своих надежд.
     Но,  заботясь  об  увеличении  народного  благосостояния,  Петр не  мог
выжидать,  пока  улучшение народного хозяйства  естественным путем  увеличит
государственные  доходы.  Война  требовала   больших   средств.  Потребности
государственной  казны становились, таким образом, в коллизию  С  интересами
народного хозяйства.  Петр  против желания  был  вынужден увеличивать доходы
казны  и  все  более эксплуатировал  платежные  силы народа,  создавая новые
налоги  и  строже взыскивая  старые подати. Поэтому, несмотря  на постоянные
заботы Петра об увеличении народного благосостояния, экономическое положение
народа  очень терпело от финансовых  мер правительства. По мнению  податного
народа, при Петре стало тяжелее жить: "Тягота на мир, рубли  да  полтины, да
подводы". И по соображениям исследователей, при  Петре подати были увеличены
значительно. К увеличению податных  тягостей  присоединились злоупотребления
администрации,  взимавшей  подати.   Хотя  Петр   жестоко   карал   за   эти
злоупотребления,   однако   совсем  прекратить   их   не   мог.   Народ   от
государственных  тягот  или  уходил в казаки,  или брел в  пределы Польши, и
побеги при Петре приняли большие размеры.
     Но государственные доходы Петру все-таки удалось значительно увеличить.
Это  было достигнуто путем увеличения  косвенных  налогов и  реформы  прямой
подати.  Что касается до косвенных налогов, то  Петр не только  не  уменьшил
старых платежей,  но нашел  еще и  новые  предметы обложения. После 1700  г.
соляные промыслы, пчельники, рыбные ловли, мельницы стали оброчными статьями
государственной  казны.  Система казенных монополий  (например,  питейной  и
табачной) процветала при Петре и была связана с системой откупов. Нуждаясь в
средствах, Петр изобретал иногда странные, с нашей точки зрения, налоги:
     пошлиной были  обложены  бороды "бородачей", которые не желали бриться;
пошлины брали  с бань; очень  высокую цену  брали за  дубовые гробы, продажа
которых  стала  казенной  монополией. Раскольники  должны были нести двойной
податный оклад; таким образом, не только реальные потребности, но и предметы
нравственного порядка  стали  источником  казенного  дохода. При Петре  была
создана  особенная должность  "прибыльщиков", на обязанности которых  лежало
наблюдение  за  правильным  поступлением  в казну  доходов и взыскание новых
предметов  обложения  (из  таких  прибылыциков  особенно  заметен  Курбатов,
впоследствии  бывший  Архангельским вице-губернатором:  он  предложил ввести
гербовую бумагу). В 1710 г. у Петра явилась мысль даже об общем и постоянном
подоходном  налоге,  не приведенная,  однако,  в дело. Косвенные  налоги при
Петре,  насколько  можно  судить  по  некоторым  данным,  составляли  больше
половины доходов государства.
     Другую половину (около 5 млн. руб.) доставляла прямая подушная  подать.
Ее установление мы уже рассмотрели. В первую податную  ревизию было записано
около  6 000 000 душ. Из них каждый помещичий крестьянин платил  70  коп.  в
год,  крестьянин  государственный --  114  коп.,  горожанин  -- 120  коп. По
расчету  (который можно произвести лишь приблизительно) подушная подать была
гораздо   тяжелее   прежних  подворных  и  поземельных   податей   и  давала
правительству гораздо большую, сравнительно со сборами XVII в., сумму.
     Благодаря  своим  финансовым  мерам  Петр  увеличил  значительно  сумму
государственного дохода. В самом  конце  XVII  в. доходы государства немного
превосходили  2 000  000 руб.; в 1710 г. казна получила  3  134 000 руб.  По
исчислению 1722 г., доходы возросли уже до 7 850 000  руб., по исчислению же
1725г. --до 10 186 000 руб. [* Чтобы правильно понять соотношение этих цифр,
надобно знать, что в первые годы XVIII в. Петр "испортил" монету -- с  целью
увеличения  правительственных средств. Ранее  "ефимок"  (талер)  равнялся  в
среднем русской  полтине;  Петр из талера  чеканил целый рубль  (с  надписью
"монета новая"  или "монета добрая"  -- "цена рубль"),  а полтину  чеканил в
полталера.  Таким образом, количество серебра  в  рубле уменьшилось вдвое, а
соответственно понизилось и достоинство  рубля.]. Громадные дефициты  первых
лет XVI II в. уменьшились к концу царствования Петра, хотя и на склоне своих
лет он все еще не переставал нуждаться в деньгах.
     Итак, экономическая  и  финансовая политика Петра  привела к  различным
результатам.  Руководимый  мыслью  улучшить  обстановку  и  расширить  сферу
деятельности народного труда, Петр был поставлен в трудное положение:
     финансовые   интересы   страны   прямо   противоречили    экономическим
потребностям  населения.   Стараясь  поднять   экономическое  благосостояние
народа, Петр в то же время был вынужден сурово эксплуатировать его платежную
способность. Военные  и  другие  нужды  государства  требовали  немедленного
удовлетворения, немедленных и  усиленных сборов, а  экономическое  положение
народа можно  было поднять лишь продолжительными  усилиями. Вот  почему Петр
добился более осязательного результата в том, что требовало скорого решения,
-- в финансах; между тем  как в деле  экономических реформ он  успел посеять
только семена плодотворных начинаний и почти не видел их  всходов, напротив,
чувствовал, что  его финансовые меры иногда еще более расстраивают  то самое
народное хозяйство, процветания которого он искренно и сильно желал.
     При всех  неудачах в этой сфере Петр сделал, однако, большой шаг вперед
сравнительно  со  своими  предшественниками;   в   XVII   в.  только  смутно
чувствовали  необходимость  экономической  реформы   и  лишь  немногие  люди
со-знавали, по какому пути она должна идти. Петр сделал эту реформу одной из
главных задач правительственной деятельности, ясно поставил вопрос и указал,
где и как надо искать его разрешения. В этом его большая заслуга.
     5. Меры относительно церковного управления. Эпоха Петра Великою в жизни
русской  церкви  полна  историческим  содержанием.  Во-первых,  уяснилось  и
приняло  новые  формы как отношение  церкви к государству, так  и  церковное
управление.  Во-вторых,  внутренняя церковная жизнь  была  отмечена  борьбой
богословских взглядов (например, знакомый нам спор  о пресуществлении  между
великорусским и малорусским  духовенством и другие  несогласия).  В-третьих,
оживилась литературная деятельность представителей церкви. В своем изложении
мы  коснемся только первого из указанных пунктов,  потому  что  второй имеет
специальный  церковно-исторический  интерес,  а  третий   рассматривается  в
истории литературы.
     Рассмотрим  сперва  те меры  Петра,  которыми устанавливались отношения
церкви к государству и общий порядок церковного управления; затем перейдем к
частным мерам относительно церковных дел и духовенства.
     Отношение  церкви  к государству до  Петра в Московском  государстве не
было точно определено, хотя на церковном соборе 1666--1667 гг. греками  было
принципиально  признано  главенство  светской  власти  и  отрицалось   право
иерархов вмешиваться в светские дела. Московский государь считался верховным
покровителем  церкви и принимал активное  участие в церковных  делах.  Но  и
церковные власти призывались к участию в государственном управлении и влияли
на него. Борьбы церковной и светской властей, знакомой Западу, Русь не знала
(не было ее,  строго говоря, и при Никоне). Громадный нравственный авторитет
московских патриархов не  стремился заменить собой авторитет государственной
власти,  и  если  раздавался  со  стороны  русского  иерарха голос  протеста
(например, митрополита  Филиппа против Ивана IV), то он не  сходил никогда с
нравственной почвы.
     Петр вырос  не  под таким  сильным влиянием  богословской науки  и не в
такой благочестивой обстановке, как росли  его братья и сестры.  С первых же
шагов своей  сознательной жизни он сошелся  с  "еретиками  немцами"  и, хотя
остался православным по убеждениям  человеком, однако свободнее относился ко
многим обрядностям,  чем  обыкновенные московские люди, и казался зараженным
"ересью" в глазах старозаветных ревнителей благочестия. Можно с уверенностью
сказать,  что  Петр от своей матери и от консервативного  патриарха  Иоакима
(ум.  1690)  не  раз  встречал осуждение за  свои  привычки и  знакомство  с
еретиками.  При патриархе Адриане (1690--1700), слабом и несмелом  человеке,
Петр встретил  не более  сочувствия своим  новшествам, вслед  за Иоакимом  и
Адриан запрещал  брадобритие, а  Петр  думал сделать его  обязательным.  При
первых решительных  нововведениях Петра все протестующие  против них, видя в
них  ересь, искали  нравственной опоры  в авторитете церкви  и негодовали на
Адриана, который малодушно молчал,  по  их мнению, тогда, когда бы следовало
стать за правоверие. Адриан действительно не мешал Петру и молчал, но  он не
сочувствовал реформам,  и его молчание, в  сущности,  было пассивной  формой
оппозиции. Незначительный  сам  по себе, патриарх  становился  неудобен  для
Петра,  как  центр и объединяющее  начало  всех протестов, как  естественный
представитель  не  только  церковного,  но  и  общественного  консерватизма.
Патриарх  же,  крепкий волею  и духом,  мог бы явиться  могучим  противником
Петра, если бы стал  на  сторону консервативного  московского мировоззрения,
осуждавшего на неподвижность всю общественную жизнь.
     Понимая эту опасность,  Петр после смерти Адриана не спешил с избранием
нового  патриарха,   а  "местоблюстителем  патриаршего   престола"  назначил
Рязанского митрополита  Стефана Яворского, ученого малоросса.  Управление же
патриаршим  хозяйством  перешло в  руки особо назначенных  светских лиц. Нет
нужды  предполагать,  как делают  некоторые, что  уже  тотчас  после  смерти
Адриана  Петр  решился упразднить  патриаршество.  Вернее думать,  что  Петр
просто  не  знал,  что  делать  с  избранием  патриарха.  К   великорусскому
духовенству  Петр относился  с  некоторым недоверием,  потому что  много раз
убеждался, как сильно не сочувствует оно реформам. Даже лучшие представители
древней  русской иерархии, которые сумели понять всю национальность  внешней
политики  Петра  и  помогали ему  как  могли (Митрофаний Воронежский,  Тихон
Казанский, Иов Новгородский), -- и те были против культурных новшеств Петра.
Выбрать патриарха из среды великорусов для Петра  значило рисковать  создать
себе  грозного противника.  Малорусское духовенство держало себя  иначе: оно
само   подверглось  влиянию   западной  культуры  и  науки  и  сочувствовало
новшествам Петра.  Но поставить малоросса патриархом было невозможно потому,
что во  время патриарха Иоакима малорусские богословы были скомпрометированы
в глазах московского общества, как люди  с латинскими  заблуждениями; за это
на них было  воздвигнуто  даже гонение. Возведение  малоросса на  патриарший
престол повело бы поэтому к общему соблазну. В таких обстоятельствах Петр  и
решил остаться без патриарха.
     Установился  временно  такой  порядок церковного управления:  во  главе
церковной  администрации стояли  местоблюститель Стефан  Яворский  и  особое
учреждение,  Монастырский приказ, со  светскими  лицами  во главе; верховным
авторитетом  в  делах религии признавался собор  иерархов; сам  Петр,  как и
прежние  государи, был покровителем церкви  и принимал  живое участие  в  ее
управлении. Это участие Петра привело к  тому, что в церковной  жизни важную
роль стали играть архиереи малороссы, прежде гонимые. Несмотря на протесты и
на  Руси, и на православном Востоке, Петр постоянно выдвигал на архиерейские
кафедры  малорусских  ученых  монахов.   Великорусское   малообразованное  и
враждебное реформе духовенство не могло  явиться помощником Петру, тогда как
малороссияне, имевшие более широкий умственный кругозор и выросшие в стране,
где православие вынуждено было к деятельной борьбе с католицизмом, воспитали
в себе лучшее понимание задач духовенства и привычку к широкой деятельности.
В  своих  епархиях  они  не  сидели сложа  руки, а  обращали  в  православие
инородцев, действовали против  раскола, заводили школы, заботились  о быте и
нравственности духовенства, находили время и для  литературной деятельности.
Понятно,  что они более отвечали желаниям преобразователя,  и Петр ценил  их
более, чем тех  духовных  лиц из великорусов,  узкие взгляды  которых  часто
становились  ему  на дороге.  Можно  привести  длинный  ряд  имен малороссов
архиереев,  занявших   видные   места   в  русской   иерархии.  Но  особенно
замечательны из них: помянутый выше Стефан Яворский, св. Дмитрий, митрополит
Ростовский и,  наконец, Феофан Прокопович,  при Петре -- епископ  Псковский,
впоследствии  архиепископ Новгородский. Это  был  очень  способный,  живой и
энергичный человек,  склонный к практической деятельности гораздо более, чем
к  отвлеченной науке, однако весьма  образованный и  изучивший  богословскую
науку не только в Киевской  академии,  но и в католических коллегиях Львова,
Кракова и даже Рима. Схоластическое богословие католических школ не повлияло
на живой ум Феофана, напротив, -- поселило в  нем неприязнь  к схоластике  и
католичеству.  Не получая удовлетворения  в православной богословской науке,
тогда плохо и мало разработанной, Феофан от католических доктрин обратился к
изучению  протестантского  богословия  и,  увлекаясь  им,  усвоил  некоторые
протестантские воззрения, хотя был  православным монахом. Эта наклонность  к
протестантскому мировоззрению,  с  одной стороны, отразилась на богословских
трактатах Феофана, а с другой стороны -- помогла ему сблизиться с  Петром во
взглядах на  реформу.  Царь, воспитавшийся  на  протестантской  культуре,  и
монах, закончивший свое образование на протестантском богословии,  прекрасно
поняли друг друга. Познакомясь с Феофаном впервые в Киеве в 1706 г., Петр  в
1716г.  вызвал его  в  Петербург,  сделал его  своей  правой  рукой  в  деле
церковного  управления  и  защищал  от  всех  нападков  со  стороны  прочего
духовенства,  заметившего  в  любимце Петра протестантский дух.  Феофан же в
своих знаменитых проповедях явился истолкователем и апологетом реформ Петра,
а  в  своей  практической   деятельности  был  искренним   и  способным  его
помощником.
     Феофану и принадлежит разработка и,  может  быть, даже самая мысль того
нового плана  церковного  управления,  на котором  остановился  Петр.  Более
двадцати лет (1700--  1721) продолжался  временный беспорядок,  при  котором
русская  церковь  управлялась  без  патриарха.  Наконец,  14 февраля 1721 г.
совершилось открытие "Святейшего  Правительствующего Синода".  Эта  духовная
коллегия навсегда заменила собой патриаршую власть. В руководство ей был дан
Духовный регламент,  составленный Феофаном и редактированный самим Петром. В
регламенте откровенно указывалось  на несовершенство единоличного управления
патриарха  и  на  политические  неудобства,  проистекающие  от преувеличения
авторитета  патриаршей  власти в делах государственных.  Коллегиальная форма
церковного управления рекомендовалась  как  наилучшая  во  всех  отношениях.
Состав Синода по регламенту определяется так:
     президент, два  вице-президента, четыре советника и четыре асессора  (в
число их входили представители  черного и белого духовенства).  Заметим, что
состав Синода был аналогичен с  составом светских коллегий. Лица, состоявшие
при  Синоде,  были  таковы  же,  как и  при  коллегиях; представителем особы
государя  в Синоде  был  обер-прокурор, при Синоде  было  и  целое ведомство
фискалов, или инквизиторов. Внешняя организация Синода была, словом, взята с
общего типа организации коллегии.
     Говоря о положении  Синода в государстве, следует строго различать роль
его в сфере  церкви  от  роли  в общей системе государственного  управления.
Значение Синода  в церковной жизни  ясно  определяет Духовный регламент,  по
выражению которого Синод имеет "силу и власть патриаршую". Все сферы ведения
и вся  полнота  церковной власти  патриарха присущи  Синоду.  Ему передана и
епархия  патриарха,  бывшая под его личным управлением.  Этой епархией Синод
управлял   через  особую  коллегию,  получившую   название  дикастерии,  или
консистории.  (По   образцу   этой  консистории   были  постепенно  устроены
консистории  и  в  епархиях  всех  архиереев). Так, в  церковных делах Синод
вполне заменил патриарха.
     Но в  сфере  государственного управления  Синод  не  вполне  наследовал
патриарший авторитет. О значении  Синода в  общем  составе администрации при
Петре  существуют у нас разнообразные  мнения.  Одни полагают, что "Синод во
всем был сравнен с Сенатом и наряду с ним непосредственно подчинен государю"
(такого  мнения  держится, например,  П. Знаменский в  своем "Руководстве  к
Русской церковной истории").  Другие  же думают, что при Петре, на практике,
государственное значение  Синода  стало ниже значения Сената. Хотя  Синод  и
стремится  стать независимо  от Сената, однако последний, рассматривая Синод
как обыкновенную  коллегию по духовным делам,  считал  его себе подчиненным.
Такой взгляд Сената оправдывался  общей мыслью преобразователя, положенной в
основу  церковной  реформы:  с  учреждением  Синода  церковь  становилась  в
зависимость не от лица государя, как прежде, а от государства, управление ею
было введено  в  общий административный порядок и Сенат,  управлявший делами
церкви до  учреждения Синода, мог считать себя  выше Духовной  коллегии, как
верховный  административный  орган  в  государстве (такой  взгляд высказан в
одной из статей  проф. Владимирского-Буданова). Трудно решить, какое  мнение
справедливее.  Ясно  одно,  что  политическое  значение  Синода  никогда  не
поднималось так  высоко,  как высоко стоял авторитет  патриархов  (о  начале
Синода  см.  П. В.  Верховского  "Учреждение  Духовной коллегии  и  Духовный
регламент", два тома. 1916;
     также Г.  С. Рункевича "Учреждение и первоначальное устройство Св.  Пр.
Синода", 1900).
     Так учреждением  Синода Петр вышел  из того затруднения,  в каком стоял
много лет. Его церковно-административная реформа сохранила в русской  церкви
авторитетную  власть,  но  лишила эту  власть того  политического влияния, с
каким  могли действовать патриархи. Вопрос об отношении церкви и государства
был решен  в пользу последнего, и восточные иерархи признали вполне законной
смену  патриарха Синодом.  Но эти же  восточные  греческие иерархи  при царе
Алексее уже решили в принципе тот же вопрос  и в том же направлении. Поэтому
церковные преобразования Петра, являясь резкой новинкой по своей форме, были
построены на старом принципе,  завещанном Петру  Московской Русью. И  здесь,
как  и  в   других  реформах   Петра,  мы  встречаемся   с  непрерываемостью
исторических традиций.
     Что  касается  до  частных мероприятий  по делам церкви и веры  в эпоху
Петра,  то  мы можем лишь кратко  упомянуть  о главнейших из них,  именно: о
церковном суде и землевладении, о духовенстве черном и белом, об отношении к
иноверцам и расколу.
     Церковная  юрисдикция была  при  Петре  очень ограничена: масса дел  от
церковных судов отошла в суды светские (даже суд о преступлениях против веры
и церкви  не  мог  совершаться без участия светской власти).  Для  суда  над
церковными  людьми,  по  искам  светских  лиц, был  в 1701  г.  восстановлен
(закрытый  в 1677 г.)  Монастырский  приказ  со  светскими  судами. В  таком
ограничении  судебной  функции  духовенства  можно  видеть  тесную  связь  с
мероприятиями Уложения 1649 г., в которых сказалась та же тенденция.
     Такую же  тесную связь с древней Русью можно  видеть  и  в мерах  Петра
относительно недвижимых  церковных имуществ.  Земельные  вотчины духовенства
при Петре  сперва подверглись  строгому контролю  государственной власти,  а
впоследствии  были изъяты из хозяйственного  ведения духовенства. Управление
ими  было  передано   Монастырскому  приказу;  они   обратились   как  бы  в
государственное  имущество,  часть  доходов  с  которого  шла на  содержание
монастырей и владык. Так пробовал  Петр разрешить вековой вопрос о земельных
владениях  духовенства  на  Руси.  На рубеже  XV и  XVI вв. право монастырей
владеть вотчинами отрицалось частью самого монашества (Нил Сорский); к концу
XVI  в. правительство обратило внимание  на быстрое отчуждение земель из рук
служилых людей в руки духовенства и  стремилось если не вовсе прекратить, то
ограничить это отчуждение. В XVII в. земские челобитья  настойчиво указывали
на вред  такого отчуждения для государства и дворянского класса; государство
теряло земли и повинности  с них; дворяне  становились безземельными. В 1649
г.  в Уложении  явился, наконец, закон,  запрещавший духовенству  дальнейшее
приобретение земель. Но  Уложение  еще не решилось возвратить государству те
земли, которыми владело духовенство.
     Заботясь   о  поднятии   нравственности   и   благосостояния  в   среде
духовенства,  Петр с особым  вниманием относился  к быту белого духовенства,
бедного и малообразованного,  "ничем от  пахотных  мужиков неотменного",  по
выражению  современника.   Рядом   указов  Петр   старался   очистить  среду
духовенства тем, что насильно отвлекал лишних его членов  к другим сословиям
и занятиям  и преследовал дурные его элементы (бродячее духовенство). Вместе
с  тем Петр старался лучше обеспечить приходское духовенство уменьшением его
числа  и увеличением  района  приходов. Нравственность духовенства он  думал
поднять образованием  и  строгим  контролем.  Однако  все  эти меры не  дали
больших результатов.
     К монашеству  Петр относился не  только  с  меньшей заботой, но  даже с
некоторой  враждой. Она исходила из того  убеждения  Петра, что монахи  были
одной  из  причин  народного  недовольства реформой  и  стояли в  оппозиции.
Человек с  практическим направлением,  Петр плохо понимал смысл современного
ему монашества  и  думал, что  в монахи  большинство идет  "от податей  и от
лености,  чтобы  даром  хлеб  есть". Не  работая,  монахи,  по мнению Петра,
"поедают чужие труды" и в  бездействии плодят ереси  и суеверия и занимаются
не  своим  делом: возбуждают  народ против новшеств. При таком взгляде Петра
понятно стремление его к сокращению  числа монастырей и монахов, к  строгому
надзору за ними и  ограничению их прав и льгот. У монастырей были отняты  их
земли,  их  доходы,  и  число  монахов было ограничено  штатами;  не  только
бродяжничество, но  и  переход из  одного  монастыря  в  другой  запрещался,
личность каждого  монаха была  поставлена под  строгий контроль настоятелей:
занятия в кельях письмом запрещены, общение монахов с мирянами затруднено. В
конце  царствования  Петр  высказал  свой  взгляд на  общественное  значение
монастырей в  "Объявлении о монашестве" (1724). По этому взгляду,  монастыри
должны  иметь  назначение   благотворительное  (в  монастыри  помещались  на
призрение нищие,  больные, инвалиды  и  раненые), а  кроме  того,  монастыри
должны были служить к приготовлению людей к высшим духовным должностям и для
приюта людям,  которые склонны  к благочестивой  созерцательной жизни.  Всей
своей деятельностью относительно монастырей  Петр и стремился поставить их в
соответствие с указанными целями.
     В эпоху Петра отношение правительства и церкви к иноверцам стало мягче,
чем было в XVII в. К западноевропейцам  относились с  терпимостью,  но и при
Петре  к протестантам благоволили больше, чем к католикам. Отношение Петра к
последним  обусловливалось   не   одними   религиозными   мотивами,   но   и
политическими: на  притеснения православных в  Польше  Петр отвечал угрозами
воздвигнуть  гонение  на  католиков.  Но  в  1721  г.   Синод  издал  важное
постановление о допущении  браков  православных  с  неправославными --  и  с
протестантами и католиками одинаково.
     Политическими  мотивами  руководился  отчасти  Петр  и  по  отношению к
русскому расколу. Пока он  видел в  расколе исключительно религиозную секту,
он относился к нему довольно мягко, не трогая верований раскольников (хотя с
1714г. и велел с них брать двойной податной  оклад). Но когда он увидел, что
религиозный  консерватизм раскольников  ведет к консерватизму гражданскому и
что раскольники являются резкими противниками его  гражданской деятельности,
тогда Петр изменил свое отношение к расколу. Во вторую половину царствования
Петра репрессии шли рядом  с веротерпимостью: раскольников  преследовали как
гражданских  противников  господствующей  церкви; в  конце же царствования и
религиозная  терпимость как будто  бы уменьшилась  и последовало ограничение
гражданских   прав  всех  без  исключения  раскольников,  замешанных   и  не
замешанных  в  политические  дела.  В  1722 г.  раскольникам  дан  был  даже
определенный наряд, в особенностях  которого видна  была как бы насмешка над
расколом.

     Отношение современников к деятельности Петра
     Мы  окончили  наш  обзор  преобразовательной  деятельности  Петра.  Она
касалась всех сторон общественной жизни и всех классов московского общества.
Поэтому люди  всех направлений  и положений  почувствовали реформу Петра  и,
задетые ею, так или иначе высказывали свое отношение и к преобразованию, и к
преобразователю.  Отношение  это было  разнообразно. Не все понимали, к чему
стремился  Петр, не все могли сознательно отнестись к преобразованиям. Массе
реформы казались странным, ненужным и непонятным делом. Народ не мог уловить
в деятельности Петра исторической традиции, какую видим теперь мы, и поэтому
считал реформу  не национальной и приписывал ее личному капризу своего царя.
Однако  много отдельных лиц,  не только  из высших слоев  общества, но и  из
народной  массы, умели сочувствовать  Петру вполне  или  отчасти.  Эти  люди
являлись деятельными сотрудниками государя и апологетами его преобразований.
Так, в эпоху Петра образовалось в его государстве две стороны людей:
     противников и сторонников реформы.
     Противников  реформы  мы уже отметили, когда  говорили  о  первых шагах
преобразований. В 1698 г.  стрелецкий розыск и резкие нововведения Петра  по
возвращении  из-за  границы  сразу  возбудили внимание  народа, который  был
удивлен и жестокостью государя,  и его немецкими  еретическими замашками.  В
обществе пошли оживленные толки, о которых мы знаем довольно из  дел Тайного
приказа    (Преображенского),   занимавшегося   следствиями    политического
характера. В Москве и в областях роптали на Петра за то, что "бороды бреет и
с  немцами   водится  и  вера  стала  немецкая".  По  мнению  многих,   Петр
обасурманился, "ожидовился"; за близость  к немцам  и  расположение Петра  к
девице Монс, знакомой ему  через  Лефорта,  в народе звали Петра "Лефортовым
зятем".  Соображая,  "чего  ждать  от басурмана", не  удивлялись,  что  Петр
оказался жестоким  в стрелецком  розыске. Однако проявление этой  жестокости
поражало народное воображение; даже бабы говорили между собой, что "котораго
дня  государь и князь  Ромодановский крови  изопьют, того дня и те часы  они
веселы,  а котораго дня не изопьют, и того  дня  им  хлеб не естся".  Позже,
когда  с  началом  шведской  войны  очень  усилились  подати  и  повинности,
происходили  частые  рекрутские наборы и  служба  дворян  стала тяжелей, это
напряжение  государственных  сил объяснили не политическими потребностями, а
личным капризом  и жестокостью Петра. Ему желали смерти, потому  что думали:
"Как бы Петра убили, так бы  и служба минула и черни бы легче было". Но Петр
жил  и требовал от  народа усиленного  труда.  Не привыкшие к такому труду с
отчаянием восклицали: "Мироед, весь мир  переел. На  него, кутилку, переводу
нет, только переводит добрыя головы". Петр казался  врагом,  "он дворян всех
выволок на службу, крестьян разорил с домами", побрал их в солдаты, а жен их
"осиротил и заставил плакать век". "Если он станет долго жить, он и всех нас
переведет", -- говорили в народе.
     Таким образом, личность  Петра и  его культурные вкусы  и  политическая
деятельность были не  поняты массой и возбуждали  неудовольствие. Не понимая
происходящего, все недовольные с  недоумением ставили себе  вопрос  о Петре:
"Какой он царь?"  -- и  не находили сразу ответа. Поведение Петра, для массы
загадочное,  ничем не  похожее на старый  традиционный чин жизни  московских
государей,  приводило  к другому вопросу:  "Никак  в нашем  царстве государя
нет?" И  многие решались утверждать о Петре,  что "это не государь, что ныне
владеет".  Дойдя  до  этой  страшной  догадки,  народная фантазия  принялась
усиленно работать, чтобы ответить себе, кто же такой Петр или тот, "кто ныне
владеет?"
     Уже  в первые годы  XVIII  в. появилось несколько  ответов. Заграничная
поездка  Петра  дала предлог  к  одному  ответу;  "немецкие"  привычки Петра
создали другой.  На почве  религиозного  консерватизма  вырос  третий ответ,
столь  же легендарный, как  и первые два. Во-первых, стали рассказывать, что
Петр  во  время поездки  за границу  был пленен  в Швеции и там  "закладен в
столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который  и владеет
царством,  Вариантами  к  этой легенде  служили рассказы о  том,  что Петр в
Швеции не закладен  в столб,  а  посажен в бочку и пушен в море. Существовал
рассказ  и  такой, что в бочке погиб за Петра верный  стрелец,  а  Петр жив,
скоро вернется  на Русь и прогонит самозванца-немчина. Во-вторых,  ходила  в
народе  легенда  о  том,  будто  Петр родился  от  "немки  беззаконной",  он
"замененный". И  как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и
в то число говорила: "Ты, де,  не  сын мой, замененный". На чем основывалось
такое объяснение  происхождения  Петра, высказывали  наивно сами рассказчики
легенды:  "Велит носить  немецкое платье  -- знатно, что родился  от немки".
В-третьих, наконец, в среде, кажется,  раскольничьей, выросло убеждение, что
Петр антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую".
Получив широкое  распространение  в  темной массе народа,  все  эти  легенды
спутывались, варьировались без конца и соединялись в одно определение Петра:
"Он  не  государь -- латыш; поста никакого не имеет;  он  льстец, антихрист,
рожден от нечистой девицы".
     Но недовольство народа  не переходило  в  общее открытое  сопротивление
Петру. Народ, правда, уходил от тяжести государственной жизни целыми массами
-- в казаки, в Сибирь, даже в Польшу. Однако обаяние грозной личности Петра,
отсутствие   самостоятельных   общественных   союзов,   наконец,  отсутствие
единодушного отношения к Петру и  реформе привели к тому, что против  реформ
Петра были  лишь  отдельные  местные  вспышки.  В 1705  г. произошел  бунт в
Астрахани,  не имевший  ни  твердой  организации,  ни ясно  сознанной  цели.
Бунтовщики объявили,  что встали за веру, но не против Петра, а против бояр,
воевод и  немцев,  утеснителей  и веры, и народа.  Перед бунтом  в Астрахани
ходили самые  нелепые слухи о положении дел в государстве:  так,  астраханцы
спешили  выдать  замуж   дочерей,  боясь,   что  будут   присланы   казенные
женихи-немцы из Казани. Бунт был подавлен в 1706  г. В 1707 г. вспыхнул один
бунт  среди  инородцев  (башкир),  в  другой  --  на  Дону  у  казаков   под
предводительством  атамана Булавина. Казачье движение было очень серьезно  и
охватило обширный район:  казаки штурмовали неудачно  Азов  и приближались к
Тамбову.  Направлялось  неудовольствие  казаков  против той  государственной
опеки, которой с течением времени все более и более подпадали прежде вольные
казачьи общины. При Петре правительственный контроль над казаками был  сразу
усилен:  Петр потребовал  от  них  всех  бежавших  на Дон  в  недавние  годы
возвратить обратно в  государство,  кроме  того,  запретил  казакам заводить
новые поселения (городки) без его указа. Когда же  казаки  не исполнили этих
требований,  Петр для  их исполнения отправил  на Дон вооруженную  силу.  Не
знавшие прежде такого  крутого отношения со стороны Москвы,  казаки восстали
против  государства за  свою отжившую  вольность, но  были усмирены. Булавин
кончил самоубийством, бунтовщики сильно поплатились, и весь Дон был разорен.
Петр, очень серьезно посмотревший на казачий бунт, не отступил перед строгой
репрессией и не ослабил правительственного контроля над казачеством.
     Этими  явлениями  и  ограничивался  протест  населения против  новшеств
Петра. Нам этот протест, и активный и пассивный, может показаться ничтожным,
но Петр  всю свою жизнь прожил  под  давлением несочувствия  к нему и к  его
заветным стремлениям со стороны малоразвитого общества.
     Сторонники и  сотрудники Петра являлись, без  сомнения,  меньшинством в
русском обществе; но воспитанные в школе  Петра и поставленные им  у власти,
они прониклись  взглядами  своего воспитателя и  после  его смерти  не  дали
государству уклониться на путь реакции.  Стремление к реакции  было сильно в
обществе  и при  Петре.  После него оно  могло  высказаться свободнее, могло
надеяться  на успех. Победа над ним принадлежит "птенцам" Петра, и в этом их
главное  историческое значение. Но птенцы  Петра  отличаются таким различием
происхождения, характеров,  способностей и деятельности, что дать  их  общую
характеристику  нет возможности.  У них  есть,  пожалуй, единственная  общая
черта  -- практический характер воспитания и  деятельности. Поэтому их можно
назвать  школой  практических дельцов, но характеризовать эту  школу  по  ее
деятельности  и направлению трудно. В  нашем  обзоре мы  можем лишь  назвать
виднейших помощников преобразователя.
     С некоторыми мы уже встречались в предшествующем  изложении, например с
Александром Даниловичем Меншиковым. Он был весьма низкого происхождения и за
свои способности  из потешных  солдат  стал правой рукой Петра. Чрезвычайная
восприимчивость,  ясность  мысли,  разносторонние  способности   давали  ему
возможность понимать  и  исполнять лучше  других то,  что  хотел Петр.  Петр
наделил его большими полномочиями, и  Меншиков стал вторым после Петра лицом
в государстве. Он  работал во  всех сферах  государственной деятельности,  и
многим  казались настолько большими  значение Меншикова  и  его способности,
что, по их мнению, дела стали бы, если бы не было Меншикова. Армия  видела в
Меншикове  талантливого  полководца.  Но любовью  он не пользовался за  свою
гордость, заносчивость и лихоимство.  Последний порок привлекал  внимание  и
самого   Петра:  Меншикову   не   раз   грозила  ссылка,  не   раз  государь
собственноручно  бивал его;  в конце  царствования  Меншиков  находился  под
формальным  следствием. Но любовь  к  нему Петра и нужда, которую чувствовал
Петр  в  его  способностях,  заставляли  держать  Меншикова на  высоте  того
положения,  какого  он  достиг в  государстве. Спасало его  и заступничество
супруги Петра - Екатерины, жившей до брака с Петром в доме Меншикова.
     Были  и другие заметные сотрудники Петра,  взятые им  из  низших  слоев
общества. Таковы, например, оставивший по себе яркую память генерал-прокурор
Сената  Ягужинский  и дипломат  барон  Шафиров. Оба они были не  русские,  а
только  обруселые  люди  с  довольно  темным  происхождением.  Выдвинули  их
недюжинные личные способности, разбирать  которые Петр был  большой  мастер.
Большинство  сотрудников  Петра достигло высокого государственного положения
именно личными заслугами и талантами, а не аристократичностью происхождения.
Великий канцлер граф Гаврила Иванович  Головкин, генерал-адмирал граф  Федор
Матвеевич  Апраксин,  дипломаты Петр  Андреевич Толстой,  Матвеев,  Неплюев,
Артемий  Волынский  -- далеко  не  отличались  родовитостью и вышли из рядов
неродословного  дворянства XVII в.; их  предки или  вовсе не  играли роли до
Петра,  или  стали заметны  (вследствие личной выслуги)  очень  незадолго до
него.  Из людей "родословных"  на высоких административных постах при  Петре
удерживались представители  трех фамилий: Борис  Петрович Шереметев, ставший
графом и фельдмаршалом;
     князья Голицыны  --  Дмитрий Михайлович, сенатор, и  Михаил Михайлович,
фельдмаршал; и князья Долгорукие,  из  которых сенатор  Яков  Федорович стал
героем исторических преданий, как образец высокой честности и бесстрашия. Он
резко  противоречил  иногда распоряжениям Петра и в  глаза Петру высказывал,
например,  что   царь  Алексей   стоял  выше   царя  Петра   по   внутренней
государственной деятельности. Из родовитых  лиц необходимо еще упомянуть кн.
Никиту Ивановича Репнина, фельдмаршала.
     Так разнообразен был  по своему  социальному составу  ближайший к Петру
круг  его  помощников. И  знатный,  и  незнатный,  и  русский,  и  обруселый
иноплеменник  одинаково  могли  подняться  до  непосредственной  близости  к
царю-реформатору.  Поднимались  до такой  близости  и  иностранцы,  случайно
появившиеся в России и ей чуждые; но Петр, лаская их и доверяя им, не ставил
их на первые  места:  везде над ними  возвышался русский человек, хотя бы  и
меньше иностранца  знавший  дело.  (На  назначение Брюса  президентом, а  не
только вице-президентом  Берг-коллегии указывают как на редкое исключение из
этого правила). Из  иностранцев, занявших видное положение в России, следует
назвать упомянутого графа Брюса, отчасти ученого, отчасти  военного деятеля,
отчасти и дипломата;
     далее  -- барона  Остермана,  дипломата  и администратора,  способности
которого  Петр  по справедливости ставил  высоко;  наконец,  Миниха, который
явился  в  Россию только  в  1721  г.  и  заведовал,  в  качестве  инженера,
постройкой Ладожского канала.
     Вся среда, окружавшая Петра, при разнообразии деятельности  отличалась,
как мы уже заметили,  разнообразием характеров и  взглядов.  В то время  как
одни  руководились  личными  стремлениями и заботами исключительно  о  своей
карьере   (иностранцы),  другие  жили   более  широкими  интересами,   имели
определенные  взгляды  на служебную  деятельность  (Меншиков  и  кн.  Я  ков
Долгорукий  в  этом отношении  резко  противоположны во  взглядах  на  самую
реформу, деятелями которой они были). Далеко не все они относились одинаково
к тому, что совершалось на  их глазах и их же трудами:  в то время как Борис
Шереметев  душою предан был культурной реформе и помимо настояний Петра  сам
стремился  к  западноевропейскому  образованию,  Голицыны  были поклонниками
староотеческих  преданий  и  не  одобряли ни слепого  поклонения Западу,  ни
близкого общения с иностранцами.
     Однако авторитет  могучего  государя,  привычка  к  долгому совместному
служебному и  житейскому  общению, привычка к  новым формам  государственной
жизни и  деятельности соединили  всю  эту разноплеменную  и разнохарактерную
дружину  Петра  в  плотный,  однородный  круг  практических  государственных
дельцов.  Не во  всем  понимая  и разделяя планы  Петра,  его  дружина вела,
однако, государство по  привычному пути и после смерти реформатора-государя.
Если  в частностях постановления Петра и нарушались, если его предначертания
исполнялись не вполне, все же "птенцы"  Петра не допустили торжества реакции
и обратного превращения Российской империи в Московское государство.
     Все  перечисленные  нами  люди действовали  на широкой  государственной
арене,  стояли  над  обществом.  В  самом  обществе,  в  разных  его  слоях,
находились лица, преклонявшиеся перед  Петром и перед его реформой;  и таких
людей  было  немало.  Необычайное  распространение  в   обществе   XVIII  в.
дифирамбов личности  и  делам  Петра, составленных  современниками  реформы,
свидетельствует о том, что сочувствие Петру  было  очень сильно  среди более
или менее образованных русских людей. У некоторых это сочувствие было вполне
сознательно и явилось  следствием  того, что сами эти люди своим  умственным
развитием  были обязаны тем новым  условиям  жизни, какие создал Петр. Таков
был, например,  Василий Никитич Татищев --  администратор, географ, историк,
даже  философ, один  из первых серьезно образованных  людей на  Руси, теперь
известный  более по своей "Истории Российской" и другим сочинениям ученого и
публицистического характера. Таков был и зажиточный крестьянин подмосковного
села Покровского Иван  Посошков, сперва "хромавший раскольничьим недугом"  и
недовольный  Петром,  а  затем  поклонник  и  Петра,  и  реформы.  В   своих
литературных   трудах   (главный   --   "Книга   о  скудости  и  богатстве")
наблюдательный и умный мужик, с одной стороны, является апологетом Петра,  с
другой -- стремится по мере  сил  помочь и правительству,  и  обществу своим
практическим советом по разным вопросам общественной  жизни. Такие личности,
как Татищев и  Посошков, действуя  в  совершенно различных  сферах общества,
выполняли одно и то же назначение:
     являлись хранителями новых начал общественной жизни, получивших  силу с
царствования Петра;  они своими трудами, речами и жизнью распространяли  эти
начала среди косной  и недоверчивой массы и, увлекая  многих за собой,  были
действительными сотрудниками Петра.
     Хотя и достаточно было у Петра таких сотрудников, однако они оставались
в  меньшинстве перед косной массой народа.  Уже  в конце царствования  Петра
Посошков с грустью замечал, что "видим мы все, как Великий наш Монарх трудит
себя, да  ничего не успеет, потому что пособников по его желанию немного: он
на гору еще и сам-десят тянет, а под гору  миллионы тянут,  то  как дело его
скоро будет?". Если дело  Петра и  не пропало с кончиной его, а стало жить в
истории, то причина этого  не. в непосредственном сочувствии  общества,  а в
полном соответствии реформы с вековыми задачами и потребностями народа.

     Семейные отношения Петра
     Приведенные слова Посошкова до некоторой  степени можно  приложить  и к
семейной жизни Петра: "Великий Монарх" не встречал полного сочувствия себе и
в семейном кругу. Мы  видим,  что в молодости поведение  и  разница взглядов
далеко отвели его  от первой жены  Евдокии Федоровны. Он нашел  себе  другую
привязанность  (Монс)  и  дошел  до  открытого  разрыва  с  родней  жены  --
Лопухиными.  По возвращении  из-за границы, он в  1698 г. постриг свою жену,
открыто ему не сочувствовавшую. С тех пор она жила  в суздальском Покровском
монастыре  под  именем Елены, но  далека была от верности вынужденным обетам
монашества.
     От брака с Евдокией у Петра был сын Алексей, родившийся в 1690  г. До 9
лет он жил при матери и, конечно, воспитывался в  несочувствии к отцу. После
пострижения матери  он  остался на попечении сестер отца в старом московском
дворце, в  старозаветной обстановке  царевичей.  Петр, при своих  постоянных
заботах и поездках, мало обращал внимания  на воспитание сына; иногда бывали
у царевичей воспитатели-иностранцы  (Гюйссен), обсуждался  план  образования
царевича за границей, но не  был приведен  в исполнение. И  воспитатели мало
повлияли  на Алексея,  зато подействовала среда.  От  духовника царевича  до
последнего товарища его  забав возле Алексея  собрались люди старого закала,
ненавистники реформ,  боявшиеся и не любившие Петра. В старом забытом дворце
уцелела  и старая по направлению среда.  Царевич впитал в себя дореформенные
взгляды, дореформенную богословскую науку и  дореформенные вкусы: стремление
к   внешнему   благочестию,   созерцательному   бездействию  и   чувственным
удовольствиям.   Дряблая  натура  сына  еще  более  усиливала   его   резкую
противоположность отцу.  Боясь  отца, царевич не любил его  и даже желал ему
скорой  смерти;  быть с  отцом  для  Алексея  было  "хуже  каторги", по  его
признанию. А  чем  больше  рос  царевич,  тем чаще  тревожил  его отец. Петр
привлекал его к делу, думал практическим  трудом воспитать в сыне достойного
себе помощника и наследника, давал  ему поручения важного характера и  часто
возил его с собой. Но с первых же шагов он убедился, что сын хотя и умен, но
к  делу не способен, потому  что бездеятелен по натуре  и враждебен отцу  по
взглядам. Петр думал силой переделать сына, даже "бивал" его, но безуспешно.
Сын остался пассивным, но упорным противником.
     В  1711 г.  Петр устроил женитьбу сына на принцессе  Вольфенбюттельской
Софии Шарлотте.  Нужно  думать, что  этим  он  еще надеялся переделать сына,
изменить  условия  его  жизни,  открыв  доступ  влиянию  на сына  культурной
женщины. Царевич хорошо относился к жене, но  не изменился. Когда  у Алексея
родился сын Петр и умерла жена  (1715  г.), царь Петр стал иначе смотреть на
сына: с  рождением внука можно было устранить сына от престола, ибо  являлся
другой наследник. Кроме того, Петр  мог рассчитывать  сам иметь сыновей, так
как в  1712г. он формально вступил  во второй брак. Женился он на женщине, с
которой уже  несколько  лет  жил  душа в  душу.  Она была  дочерью  простого
лифляндца, в Лифляндии попала в  плен  к русским, долго  жила у Меншикова, в
его  доме стала известна Петру и  прочно овладела его привязанностью. Приняв
православие,  она  получила имя  Екатерины  Алексеевны  Михайловой (а  ранее
называлась Скавронской  и  Василевской)  и  еще  до  1712 г. подарила  Петру
дочерей Анну и Елизавету.
     Екатерина  была подходящим Петру  человеком:  скорее  сердцем, чем умом
понимала она  все взгляды, вкусы и  желания Петра, откликалась  на  все, что
интересовало мужа, и с замечательной энергией умела быть везде, где был муж,
переносить все то, что переносил он. Она создала Петру не знакомый ему ранее
семейный  очаг,  достигла крепкого  влияния  на  него  и, будучи  неустанной
помощницей  и спутницей  государя  дома  и в походах,  добилась  формального
замужества  с  Петром.  Влиянию  Екатерины  некоторые исследователи  склонны
приписывать решительный поворот в отношениях Петра к царевичу Алексею.
     Поворот этот состоял  в том, что Петр после смерти  жены Алексея (1715)
передал  сыну  обширное письмо, в  котором  указывал  на его неспособность к
делам  и требовал или исправиться,  или  отказаться  от надежды  наследовать
престол.  В  необходимости дать ответ отцу царевич  обратился  за советом  к
приятелям,  и  те  посоветовали  ему  отказаться  от престола лицемерно, для
избежания дальнейших неприятностей в случае упорства. Царевич  так и сделал.
Но  для Петра  не  было секретом,  что все  недовольные  ходом  дел  видят в
консервативных  привычках царевича надежду  на возвращение старых порядков и
поэтому  после  Петра  могут Алексея возвести на  престол,  несмотря на  его
теперешний отказ. Петр потребовал от  сына не простого отказа от престола, а
пострижения  в монахи (что лишало его  возможности вступить на трон) и снова
предлагал сыну приняться задело. Но Алексей на это отвечал, что готов идти в
монахи,  и  ответил снова лицемерно. Петр отложил  решение этого вопроса, не
настаивая на пострижении  сына, дал царевичу полгода на размышление и вскоре
уехал за границу.
     Прошло полгода, и  в 1716  г. Петр из Дании потребовал у сына ответа  и
звал его к себе в  том случае, если  он раздумал  идти в монахи.  Под  видом
поездки за границу к отцу царевич выехал  из России и отправился в Австрию к
императору Карлу  VI, у которого и просил  защиты от отца. Карл скрыл  его в
Неаполе. Но  в  1717 г.  посланные  Петром на  розыски  царевича  Толстой  и
Румянцев нашли его и убедили добровольно вернуться в Россию. Алексей приехал
в  Москву в  1718 г. и в присутствии  многочисленного  народа, собранного во
дворец,  получил от отца прощение под условием, чтобы он отрекся от престола
и назвал тех лиц, по совету которых он бежал. Царевич назвал их.
     Следствие, наряженное  над этими людьми, вскрыло всю обстановку прежней
жизни царевича и дало такие результаты, каких Петр вряд ли  ожидал. Он узнал
о непримиримой  вражде сына и к самому  себе, и ко  всей своей деятельности,
узнал, что его сына окружали лица  резко оппозиционного направления, что они
настраивали Алексея со временем действовать против отца и что Алексей  готов
был  на  это.  В  то  же  время открылся  ряд скандалов,  в  которых позорно
участвовали  родственные Петру лица и даже его первая жена.  Розыск привел к
суду, к строгим приговорам, много лиц было казнено; царица Евдокия заключена
в Новой Ладоге. Хотя следствие не открыло  заговора против Петра со  стороны
царевича, однако  дало Петру полное юридическое основание  взять  назад свое
прощение сыну и передать царевича суду как государственного преступника.
     Суд состоял из  высших сановников (более ста),  допросил царевича и при
допросах  подверг его пытке.  Результатом судебного  следствия был  смертный
приговор  царевичу.  Но судьба  не  допустила  привести  его  в  исполнение:
царевич,  измученный  страшными  нравственными  потрясениями И, быть  может,
пыткой, умер в Петропавловской крепости 27 июня 1718г.
     Петр лишился старшего сына. Младшие сыновья  его от второго брака, Петр
и Павел, умерли в младенчестве. Остался один  внук Петр Алексеевич и  дочери
Анна и Елизавета; остались  также племянницы Екатерина и  Анна Ивановна. При
таком  положении  своей   семьи   Петр  в  1722  г.  издал  указ  о  порядке
престолонаследия, которым отменялся прежний обычай наследования по семейному
старшинству и устанавливался новый порядок: царствующий государь имеет право
назначить своим наследником кого угодно  и лишить престола назначенное лицо,
если  оно окажется  недостойным. Этот закон Петра после  его смерти  не  раз
подвергал  колебаниям  судьбу  русского   престола,   а  сам   Петр   им  не
воспользовался.  Он не  назначил  себе  преемника; косвенным же образом, как
думали, Петр указал на свою жену как на избранную наследницу:
     в  1724  г.  Екатерина   была   коронована  в   Москве   Петром  весьма
торжественно, в ознаменование ее заслуг перед государством и супругом.
     Заметим, что закон о  престолонаследии, шедший против  векового обычая,
потребовал обстоятельного оправдания в глазах  народа и вызвал любопытнейший
трактат Феофана  Прокоповича  "Правда  воли монаршей". В  нем  оправдывалось
право монарха  с разнообразных  точек зрения  -- даже с точки  зрения теорий
Гуго Гроция и Гоббса.
     
     Историческое значение деятельности Петра
     Мы приступили  к изложению эпохи  преобразований с  тем убеждением, что
эта эпоха была обусловлена всем  ходом  предшествовавшей исторической  жизни
России. Мы ознакомились поэтому с существенными чертами  допетровской жизни,
как  она сложилась  к тому моменту,  когда начал  свою деятельность Петр. Мы
изучали  затем  воспитание  и  обстановку  детства  и  юности  Петра,  чтобы
ознакомиться с  тем, как развилась  личность преобразователя. И, наконец, мы
рассмотрели  сущность   реформационной   деятельности  Петра   во  всех   ее
направлениях.
     К какому выводу приведет нас наше изучение Петра? Была  ли деятельность
традиционной   или  же   она  была  резким  неожиданным  и  неподготовленным
переворотом в государственной жизни Московской Руси?
     Ответ довольно ясен.  Реформы Петра по своему существу и результатам не
были переворотом; Петр не  был "царем-революционером", как  его иногда любят
называть.
     Прежде всего деятельность Петра не  была переворотом  политическим:  во
внешней  политике  Петр  строго  шел  по  старым  путям, боролся со  старыми
врагами, достиг небывалого успеха на Западе, но не упразднил своими успехами
старых политических  задач по отношению к Польше и к Турции. Он много сделал
для  достижения  заветных помыслов Московской  Руси,  но  не  доделал всего.
Покорение  Крыма  и  разделы  Польши при Екатерине  II были  следующим шагом
вперед, который  сделала наша нация, чем прямо продолжено было дело  Петра и
старой  Руси.  В  политике  внутренней  Петр  недалеко  ушел от  XVII  века.
Государственное  устройство  осталось  прежним,  полнота  верховной  власти,
формулированная царем Алексеем в  словах Деяний Апостольских, получила более
пространное определение  при Петре в Артикуле Воинском [*  Арт. 20:  "...Его
Величество есть самовластный монарх, который никому  на свете о  своих делах
ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и  земли, яко
христианский государь, по своей воле  и  благомнению управлять".], в указах,
наконец,   в    философских   трактатах   Феофана    Прокоповича.    Земское
самоуправление,  имевшее не  политический, но сословный характер  до  Петра,
осталось таким же и при Петре. Над органами сословного самоуправления, как и
раньше,   стояли   учреждения   бюрократические,   и   хотя  внешние   формы
администрации были изменены, общий  тип ее  оставался неизменным: как  и  до
Петра,  было  смешение  начал  личного  с коллегиальным, бюрократического  с
сословным.
     Деятельность Петра не была и общественным  переворотом. Государственное
положение  сословий  и  их  взаимные  отношения  не  потерпели  существенных
изменений. Прикрепление сословий  к государственным повинностям  осталось во
всей силе, изменился только порядок исполнения  этих повинностей. Дворянство
при Петре не достигло еще права владения  людьми как сословной привилегии, а
владело  крестьянским  трудом  лишь  на   том  основании,  что  нуждалось  в
обеспечении за свою службу. Крестьяне  не потеряли прав гражданской личности
и не считались еще полными крепостными. Жизнь закрепощала их  все более, но,
как мы видели, началось это еще до Петра, а окончилось уже после него.
     В экономической политике Петра, в  ее целях и результатах, также нельзя
видеть переворот. Петр ясно определил ту задачу, к решению которой неверными
шагами шли и до него,  --  задачу поднятия производительных  сил страны. Его
программа развития  национальной промышленности и  торговли  была знакома  в
XVII в. теоретически  Крижаничу, практически -- Ордину-Нащокину. Результаты,
достигнутые  Петром, не поставили  народного хозяйства  на новое  основание.
Главным  источником народного богатства и  при Петре остался земледельческий
труд, и Россия, имея  после Петра более 200  фабрик и заводов, была все-таки
земледельческой страной, с очень слабым торговым и промышленным развитием.
     И в культурном отношении Петр не внес в русскую жизнь новых откровений.
Старые  культурные идеалы были  тронуты до  него; в  XVII в.  вопрос о новых
началах  культурной  жизни  стал резко  выраженным  вопросом. Царь  Алексей,
отчасти  и   царь  Федор,   вполне   являлись   уже  представителями  нового
направления. Царь Петр в этом  -- прямой их преемник. Но его предшественники
были  учениками  киевских богословов  и  схоластиков,  а Петр  был  учеником
западноевропейцев, носителей протестантской культуры. Предшественники  Петра
мало заботились о распространении  своих знаний  в народе, а Петр считал это
одним из главных своих дел. Этим он существенно отличался  от государей XVII
в.  Так,  Петр не был  творцом культурного вопроса, но был первым человеком,
решившимся осуществить культурную реформу. Результаты его деятельности  были
велики: он дал своему народу  полную возможность  материального и  духовного
общения со всем цивилизованным миром. Но  не следует, однако, преувеличивать
этих результатов.  При  Петре  образование  коснулось  только  высших  слоев
общества,  и то  слабо; народная же  масса  пока осталась  при своем  старом
мировоззрении.
     Если, таким  образом,  деятельность  Петра  не вносила  по сравнению  с
прошлым ничего радикально  нового, то  почему же  реформы Петра приобрели  у
потомства и  даже современников Петра репутацию  коренного  государственного
переворота?  Почему  Петр,  действовавший  традиционно,  в  глазах  русского
общества стал монархом-революционером?
     На это есть две категории причин. Одна -- в отношении общества к Петру,
другая -- в самом Петре.
     На  русское общество реформы  Петра, решительные  и  широкие, произвели
страшное впечатление после  осторожной и медлительной  политики  московского
правительства. В обществе не было того сознания исторической традиции, какое
жило в гениальном Петре. Близорукие московские люди объясняли себе и внешние
предприятия,  и внутренние  нововведения  государя  его  личными  капризами,
взглядами и привычками. Частные нововведения они противополагали частным  же
обычаям старины и выносили убеждение, что Петр безжалостно рушил их старину.
За разрушенными  и введенными  вновь  частностями общественного быта они  не
видели   общей  сущности  старого  и  нового.   Общественная  мысль  еще  не
возвышалась   до  сознания   основных   начал  русской   государственной   и
общественной  жизни  и  обсуждала  только  отдельные   факты.   Вот   почему
современникам  Петра,  присутствовавшим  при  бесчисленных нововведениях,  и
крупных и мелких, казалось, что Петр перевернул вверх дном всю старую жизнь,
не оставил камня на камне от старого порядка. Видоизменения  старого порядка
они считали за полное его уничтожение.
     Такому   впечатлению   современников  содействовал  и   сам  Петр.  Его
поведение,  вся  его  манера  действовать  показывали,  что  он   не  просто
видоизменяет старые порядки, но питает к ним  страстную вражду и  борется  с
ними ожесточенно. Он не  улучшал старину, а гнал ее  и принудительно заменял
новыми порядками. Это неспокойное отношение к своему делу,  боевой  характер
деятельности, ненужные жестокости, принудительность и  строгость мероприятий
--  все  это явилось  у  Петра  как  результат  впечатлений  его  детства  и
молодости. Выросший среди  борьбы  и  вражды, видевший и  открытые бунты,  и
тайную оппозицию, Петр  вступил на путь реформ далеко не со спокойным духом.
Он ненавидел ту среду,  которая отравляла его детство,  и те  темные стороны
старой  жизни,  которые сделали возможной эту  среду.  Поэтому,  уничтожая и
видоизменяя  старые  порядки, он  в свою деятельность монарха  вносил личные
чувства  пострадавшего человека.  Принужденный  бороться  за свою  власть  и
самостоятельность  при   начале  правления,   Петр  сохранил  боевые  приемы
навсегда. Встреченный  открытой враждой  сначала,  чувствуя  и потом скрытое
противодействие себе в обществе, Петр  все время боролся за то, во что верил
и что  считал полезным. В этом объяснение тех  особенностей в реформационной
деятельности   Петра,   которые   сообщили   его  реформе   черты   резкого,
насильственного переворота.
     Однако по существу своему реформа эта не была переворотом.